Семиотика. состояния сознания, культурным реальностям, модам, эсте­тическим и иным стандартам и т.п

Г.Г. Почепцов. Семиотика

состояния сознания, культурным реальностям, модам, эсте­тическим и иным стандартам и т.п. Поэтому каждая тради­ция, «разыгрываемая» в «основном» мифе, каждая персони­фикация такой функции и соответствующего места в сюжетной схеме образует целую цепочку образов, которые с известным основанием можно назвать изофункциональны-ми и синонимическими» [172, с. 96—97].

Сталинское время — это в принципе героическое время. Сталинская модель мира — героическая. В этот период нет литературных героев, которые не имели бы прототипов в реальности. Обычный путь создания художественного про­изведения — это Маресьев/Мересьев. Тоби Кларк отмечает:

«В живописи, романах, фильмах социалистический реа­лизм создал параллельный мир, населенный героями и ге­роинями, которые персонифицировали политические идеа­лы. Неустающие рабочие, храбрые солдаты Красной Армии, усердные школьники или преданные партийные активисты, — все они демонстрируют примерное поведение и позиции правильных граждан» [226, р. 87].

Время становилось героическим, поскольку структура бытия несла такое количество «разрывов», которые могли закрыть собой только человеческие жертвы. Героика — это другой вариант языческого принесения жертв. Сложилось ошибочное мнение, что чем больше жертв, тем успешнее идет индустриализация. Стабильное западное общество не имело таких «разрывов» в структуре бытия, и потому не нуждалось в жертвах. Отсюда пресловутая разница в боле­вом пороге в США и в СССР. Там гибель отдельного чело­века требует вмешательства государства и сразу приводит в действие социальные институты, здесь тысячные смерти ос­тавляют безучастными как верхи, так и низы.

Советская структура бытия неорганизована и хаотична. Выезжая в одну пространственную точку, можно попасть в другую. Это российская модель хаоса, описанная еще Гого­лем. «Ревизор» — это модель хаоса, когда появление мини-человека в ином пространстве и времени делают из него фигуру страшнейшей величины — ревизора. В стабильном обществе ревизор не страшен, ибо все идет по закону. Со­ветское время практически не изменило эту систематику,

Семиотика советской цивилизации

ибо снова для преодоления хаоса требуется жертвование. Только если герои Гоголя — отрицательны в трактовке школьного учебника литературы, то теперь герои — только положительны. Но модель преодоления разрывов за счет человека сохраняется. Все это говорит о сильной идеализа­ции действительности в обоих случаях. Реальное столкнове­ние с ней омертвляет ее. Чтобы этого не случилось, нужен человек, который (условно) хватается за провода высокого напряжения, доказывая тем самым, что все работает и все выстроено правильно. Он демонстрирует верность избран­ного пути, даже и ценой своей гибели.

Жизнь героя состоит только из героического. Даже в прошлом, даже в детстве мы видим только поступки-ил­люстрации будущих подвигов. Герой с младенчества пере­полнен правильными поступками. Поэтому их у него хвата­ет и для других, отсюда цикличность, самозарождение последующих поколений героев.

Думающий Чапай — это нарушение нормы сталинского героя, Чапай — герой действующий. Это только в послево­енное время возникают герои думающие, что явилось приз­наком новых типов дискурсов. Типичный герой — это ге­рой физического, а не интеллектуального типа. Кстати, это общее для всех стран положение. Только Том Клэнси спас Пентагон, введя новый тип американского военного, для которого характерна как физическая, так и интеллектуаль­ная сила.

В массовом сознании закрепляется самое нехарактерное действие героя: «Чапай думать будет». Чапай — не должен думать, он герой действа, его орудие не ручка, а шашка. Все параметры образованности (которые особенно активны уже в послевоенных анекдотах о Чапаеве) по сути мешают дан­ному типу героики. Они заставляли бы его думать там, ще надо действовать. Думание приводит к тому, что человек сомневается в принятии решения. При этом для думания у Чапаева есть Фурманов.

Фурманов отнюдь не случайный «параметр» Чапаева. В массовом сознании, сформированным кино, они четко свя­заны одной пуповиной. Почему? Как показал Отго Ранк в своих исследованиях образа героя в истории человечества,

Г.Г. Почепцов. Семиотика

герой вырастает из близнецов: «героический тип возникает из культа близнецов» [258, р. 92]. Они взаимно дополняют друг друга: Чапаев — импульсивный, необразованный, все время побеждающий врагов, кроме самого последнего слу­чая; Фурманов — правильный, партийный, образованный. Они нужны друг другу, поскольку выполняют разные фун­кции. Кстати, вспомним выросшую до больших масштабов для системного представления истории фигуру брата Лени­на. Для всех остальных вождей уже сам Ленин начинает выступать как брат-близнец, поскольку все советские вож­ди—это продолжатели дела Ленина, верные ленинцы. Ес­тественно, что физическое подобие (типа Ленин = Хрущев) уже не является центральным, важно подобие социальное.

Усиленная героизация, которой проникнуто сталинское время, отражает не только «молодость» страны, не только определенную критичность ситуации (герои нужны в пери­од кризисов, в обыденной жизни у нас нет необходимости в нечеловеческих усилиях), герой является существенной частью сталинской мифологии. Даже психологически луч­ше руководить страной героев, а не страной предателей. Од­нако введя координату «врага народа» как частотный эле­мент времени, ее следовало компенсировать не менее значимой героической составляющей. И любая женщина должна была стремиться стать матерью-героиней с соот­ветствующей наградой, подтверждающей этот ее статус.

Любое негативное событие по этой модели оборачива­лось героическим. Наиболее значимым примером является ситуация с «Челюскиным». Поражение стало победой. Со­ответственно, и любая другая негативная ситуация совет­ского времени интерпретировалась по героической модели. Железнодорожная авария, к примеру, представала как под­виг железнодорожников, врачей, просто жителей, сдающих кровь для пострадавших. Эта оптимистическая составляю­щая находится в противоречии с днем сегодняшним. Если в прошлом системой становились приписки, то в сегодняш­нем дне системой стали занижения реального положения. Директор завода оказывается в более выигрышном положе­нии, когда он сгущает краски.

Семиотика советской цивилизации

Действительность структурируется с помощью границ, которые задаются героизацией. Герой — маркер точек соп­рикосновения добра и зла. Как правило, зло пытается рас­ширить свое пространство, но этому мешает герой. Герой из-за состязания со злом лишался личной жизни, он мог су­ществовать только как часть борьбы хорошего с плохим.

Герой — это победитель. Борьба с чужими записана в ар­хетипе его поведения. Герой проявляет себя в окружении «врагов». В среде «друзей» герой скрыт, нейтрализуется. Он растворяется в толпе, неотличим в ней. Но стоит изменить­ся ситуации, как герой оказывается впереди. Остальные лишь повторяют апробированные им действия или пользу­ются его трудами.

Самый популярный советский сказочный герой (хоть и имеющий иноземное происхождение) — это, наверное, Бу-ратино. Мы можем увидеть это хотя бы по числу экраниза­ций. Буратино — это ситуативный бунтарь. Это революцио­нер, восстающий против эксплуататора Карабаса-Барабаса. У него самое пролетарское происхождение, ведущее начало от бревна. Он даже не хочет учиться. Но в то же самое вре­мя «глупый» Буратино обходит всех своих умных современ­ников. Он победитель, живущий по своим правилам. Невы­полнение правил чужого мира приводит Буратино к победе.

В постсоветское время герой начинает реализовывать как раз такие варианты антиповедения. Нормальные герои начинают идти в обход. И это тоже возможная модель по­ведения. Герой сказки становится таким из-за своей оплош­ности: Красная Шапочка или Ивасик-Телесик попадают в ситуацию героя из-за своей оплошности. Герой постсовет­ский просто подчиняется течению. Советский герой шел против движения, преодолевал его. С одинаковым рвением он рубил белых и строил узкоколейку, поднимал целину и строил БАМ. Последний тип героя проявляется в столкно­вении со стихией, которая выступает олицетворением «вра­га». Отсюда метафоризация многих явлений через «войну» (типа «битвы за урожай»).

У героя нет выбора. В жизни всегда есть место подвигу, и он готов это продемонстрировать. Своей жизнью он зада­ет правила советской агиографии. Более точно можно ска-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

зать, что он лишь иллюстрирует (подтверждает) эти прави­ла, поскольку опровергнуть их невозможно. Они сформули­рованы на уровне, высшем по сравнению с конкретными типами поведения.

Герой призван компенсировать несовершенство систе­мы. Чем более несовершенна система, тем большее число героев ей необходимо породить. Герой — это жертва, кото­рую система, словно первобытный народ, кладет на алтарь своей победы. И победа от этого только очищается.