РЫЦАРЬ VS. СЕКРЕТАРЬ ОБКОМА
Хрущев посетил свиноферму. Редакция «Правды» обсуждает текст подписи под фотоснимком, который необходимо поместить на первой странице. Отвергают-ся варианты «Товарищ Хрущев среди свиней» и «Свиньи вокруг товарища Хрущева». Окончательный вариант подписи: «Третий слева — товарищ Хрущев» (анекдот). Рассмотрим строительство имиджей в рамках двух разделенных во времени цивилизаций. С одной стороны, возьмем рыцаря как основного героя средних веков, с другой, обратимся к секретарю обкома — герою не столь отдаленных от нас дней. Рыцарское время отличалось явным приоритетом визу-альности. Это не значит, что вербальный канал был не значим. Наоборот, он функционировал в гораздо более жестких рамках, чем сегодня, поскольку считалось невозможным, например, нарушить данное слово. Человек не мог бежать из плена, если он дал слово своему тюремщику. Один из таких примеров см. в книге М. Оссовской [130, с. 103]. На этом уровне коммуникации обман оказывался невозможным. Статус слова был совсем иной, в некотором смысле даже не- Семиотика советской цивилизации доступный нашему сегодняшнему пониманию. В первую очередь статус особого слова — слова божбы, слова клятвы. Но даже это слово должно было получить усиление визуального порядка, например, необходимо было перекреститься, съесть кусочек земли. Доказательство достоверности клятвы также носило более визуальный, чем вербальный характер. «Клятва, которую давали стороны и их соприсяжники, была вовсе не таким легким делом, как это может показаться в настоящее время. Это был очень трудный обряд: малейшая обмолвка, самое ничтожное отступление от текста и порядка слов формулы, которую должен был произнести клявшийся, считались бесспорными свидетельствами неправоты или виновности того, кого хотели очистить этой клятвой» [136, с. 106]. Ошибка в формуле клятвы понималась как то, что божество не дало ему возможности произнести нужный текст. Поединок, дуэль в этом плане также являются невербальным ответом божества. Доказательствами также служили испытания, например, водой и железом. И это вновь вариант принципиально невербальных коммуникаций. Человека бросали в воду и если он выплывал, это значило, что вода как чистая стихия отвергала его. «Подвергшийся испытанию железом должен был поднять голыми руками кусок раскаленного докрасна железа в один фунт весом и пройти с ним три шага; немедленно после этого руку, державшую железо, завязывали куском полотна; через три дня руку развязывали и по внешнему виду обожженного места не совсем ясным для нас способом определяли, виновен ли человек или невиновен» [136, с. 107]. В принципе, огромная систематика коммуникации строится именно в рамках визуального пласта. Праздники, торжества не нуждаются в словах. Если они и есть, то только в качестве варианта обрамления уже сформированного потока коммуникации, протекающего в визуальном измерении. То же можно сказать и о других видах сообщений. Приведем такой пример: в описаниях подвигов рыцарей — достаточно часто встречается плач рыцаря. Плач присутствует Г.Г. Почепцов. Семиотика как обязательный элемент и в описаниях многих других действующих лиц того времени. Немецкий историк и культуролог Генрих Эйкен пишет: «"Дар слез" играл немаловажную роль в религиозной жизни чувства в средние века. Все благородные, религиозные натуры в большей или меньшей степени обладали этим даром. Епископ ферарский Видо рассказывает, что Григорий VII получил этот дар в такой мере, что он ежедневно, во время возношения даров за литургией, разражался рыданиями о своих грехах. Когда Генрих V на соборе в Нордга-узене в 1105 году хотел оправдать свое возмущение против отца и заявил, что он снова будет ему повиноваться, если он покорится папе, то весь собор плакал от сильного чувства...» [209, с. 281]. Соответственно, плач охватывал человека при получении высокой почести или звания, поскольку из-за своей греховности человек ощущал себя недостойным. «Когда епископ тульский Бруно в 1048 году был выбран папой, то он отклонил от себя принятие этого звания со слезами и с заявлением о своей греховности. Но это признание и эти слезы для собрания именно были доказательством того, что ему удалось найти праведного человека. Епископу ответили, что "Бог не хочет, чтобы сын стольких слез был потерян", и Бруно уступил» [209, с. 282—283]. М. Оссовская отмечает сильное давление общественного мнения в рыцарском кругу, где все друг друга знали, и личные отношения были прямо противоположны привычным сегодня анонимным. Поэтому и восстановление чести невозможно осуществить посредством судебного разбирательства, а лишь с помощью поединка. Визуальные характеристики могут помогать/мешать тем или иным действиям. Например: «Рыцарь в доспехах не имел права отступать. Поэтому, пишет Хейзинга, на рекогносцировку он отправлялся невооруженным. Все, что могло быть сочтено трусостью, было недопустимо» [130, с. 88—89]. Поединок мог проходить с закрытым забралом лицом, поскольку получить удар в лицо было позором, ударить в лицо можно было только человека низкого звания. Семиотика советской цивилизации Как видим, плоскость морали была выстроена в строгих рамках визуальных приоритетов. Интересно, что письменность (и соответственно, тексты) находилась на периферии рыцарства. «Сожалели о невежестве рыцарей, которые в большинстве своем были неграмотны и должны были посылать за клириком, получив какое-нибудь письмо. Не приходится сомневаться, что рыцарский идеал не был интеллектуальным. Мужчины высыхали с тоски, теряли разум, если не сдержали своего слова; легко заливались слезами. А для женщин лишиться чувств было парой пустяков, умереть от любви — безделицей» [130, с. 97]. В рамках вербальной коммуникации были заложены определенные приоритеты типа: женщине приличнее слушать, чем говорить [130, с. 384]. На первом месте стоял визуальный набор ценностей. «В рукоять своего меча-спаты Дюрандаль Роланд вделал: кровь св. Василия, нетленный зуб св. Петра, власы Дионисия, божия человека, обрывок ризы Приснодевы Марии. В рукоять другого меча — гвоздь из распятия. Воин, присягнувший на подобной святыне и нарушивший данное слово, был уже не просто клятвопреступником. Он совершал святотатство» [76, с. 103]. Тоталитарная цивилизация отдает приоритет вербальное™, а точнее — устному слову. К примеру, Гитлер ценил именно устный вариант общения. «Геббельс пользовался фразами Гитлера об устном слове как ключе к революционным движениям прошлого. Составляя список революционеров-пропагандистов, Геббельс поднимал некоторые имена, вычитанные им у Лебона, и, кроме того, добавлял в него кое-что и от себя: Христос, Мо-хаммед, Будца, Заратустра, Робеспьер, Дантон, Муссолини, Ленин, Наполеон, Цезарь, Александр. Все перечисленные сочетали в себе огромные способности ораторов с революционными идеями и блестящим организаторским талантом» [52, с. 75]. В другом месте Герцштейн пишет: «Часто нацисты упоминали имена Фридриха Великого и Наполеона, чьи вдохновляющие речи, обращенные к войскам, способствовали Г.Г. Почепцов. Семиотика успешному завершению битв» [52, с. 186]. В этот период основным действующим лицом массовой культуры становится институт пропагандистов и агитаторов. Имидж секретаря обкома, как принадлежащего другой (не рыцарской) цивилизации, строится на противопоставлении вышеотмеченных характеристик, хотя И. Сталин и моделировал партию в своем представлении как определенный рыцарский орден. Секретарь обкома не может выражать свои эмоции, подобно рыцарю. Невозможно представить его плачущим. У него либо подчеркнуто отсутствует личная жизнь, либо она принципиально отодвинута на задний план. На первом же месте всегда производство — гигантские домны или бескрайние колхозные поля. Вербальное проявляется в том, что его символы сворачивают обширный текст жизни до печатных текстов трудов Ленина или Сталина, или до статьи в газете «Правда», которая может оказаться основным событием, вокруг которого строится вся сюжетная линия романа или кинофильма. Секретарь обкома не может общаться ни со своими друзьями, ни вступать в контакты со своими врагами. Место меча в этом облике замещает телефон или ручка — символы вербальной цивилизации. Она активно эксплуатирует визуальную составляющую, доставшуюся ей от прошлого периода в виде красных знамен, демонстраций, военных парадов. Однако и в этих перформансах главным действующим лицом становится речь — например, выступление с трибуны мавзолея. Речь занимает центральное место, а визуальные коммуникации уже служат только для подтверждения заложенной там идеи. Пропаганда порождает асимметрию: увеличивая значимость вождя, она занижает статус населения, переводя его на уровень толпы. «Средства коммуникации <...> баснословно увеличивают власть вождя, поскольку они концентрируют авторитет на одном полюсе и преклонение на другом» [125, с. 252—253]. Сталин при этом переходит на полюс, где уже подготовлено место для нового вождя. Рыцарь ритуально превращается в зверя, от которого берут начало его прародители. Геральдическая символика прошлого хранит подобные указания. «Глубоко в историю Семиотика советской цивилизации уходит привычка, на первый взгляд диктуемая пошлой солдафонской риторикой, присваивать имена диких животных тем или иным армейским подразделениям. Не столь наивны, как может показаться, выражения типа "сильный как бык", "храбрый как лев" и т.п.» [76, с. 112]. Партийный работник также перевоплощается в своих предков, и также не по биологической, а по партийной линии. Сходный аспект символизации устрашения был запущен органами НКВД — «вооруженный отряд партии», «ежовые рукавицы», «органы не ошибаются». Это соответствует принятой в прошлом тактике борьбы: «В традиционных культурах технические приемы, направленные на то, чтобы испугать противника перед атакой, являются существенной фазой сражения. Подобные приемы применялись согласно особой ритуальной схеме, весьма напоминавшей шаманскую технику отпугивания духов: одежда, крик, жест и т.д.» [76, с. 90]. С этим связан и запрет на использование имен «врагов». Смена двух типов цивилизаций связанных с двумя типами измерений (визуальным и вербальным) может объясняться доминированием разных полушарий головного мозга (см., например, [106]). Ср. следующее высказывание: «Мысль правого полушария — это образ, гештальт. Такая мысль может служить основой догадки, интуиции. Но это мысль не только щобальная, нерасчлененная и смутная. Не имея соответствующего языкового оформления, она скрыта не только для других, но и для себя» [61, с. 39]. При экспериментальном угнетении левого полушария утрачивается долговременное запоминание речевого материала. В случае рыцарской цивилизации социальная память для обеспечения долговременности должна была перейти в визуальную составляющую. Интересно, что угнетение правого полушария также легко реинтерпретируется как вариант развития в сторону тоталитарной цивилизации. Например, такие слова: «Нарушается различение мужских и женских голосов, узнавание знакомых людей по индивидуальной манере говорения, понимание интонаций. Все эти нарушения создают Г. Г. Почепцов. Семиотика своеобразную ситуацию, когда реципиент, формально воспринимая речь и понимая значения слов, утрачивает восприятие "фонетического портрета" собеседника, понимание эмоциональной окраски высказывания и отношения говорящего к содержанию высказывания...» [61, с. 35—36]. Перед нами сразу возникает образ цивилизации, которая не различает женщину и мужчину (все в одинаковых спецовках, женщины привычно осваивают мужские профессии типа трактористки, они спокойно заняты на тяжелых производствах). Далее, происходит стирание понимания интонаций, эмоциональной окраски, поскольку становится опасно произносить слова, которые могут быть истолкованы не так. Стерто и отношение говорящего к содержанию, что свидетельствует о переходе от неофициального к официальным вариантам общения даже в чисто домашних контекстах. Как видим, рассмотренные два типа цивилизации акцентируют в человеке как бы разные составляющие, строя противоположные по направленности имиджи. Однако очень сильным общим моментом и в том, и в другом случае можно считать определенную клановость этих социальных групп, что потребовало выработки как своей особой морали, так и знаков своего поведения, отличного от поведения других. Можно упомянуть еще один параметр сближения этих двух типов цивилизаций. Это определенная нечувствительность к индивидуальному, когда типическое оказывалось важнее. Как пишет Л. Карсавин: «Даже авторы руководств для исповеди от человека вообще нисходят не к индивидууму, а к рыцарю вообще, купцу вообще и т.д. Восприятие индивидуального сейчас же превращают в восприятие общего, прибегая к традиционному шаблону или символу; новое сейчас же вводится в грани привычного, как вводят город в иерархическую систему феодализма, ибо лишают его свежести и своеобразия во вновь определяемой форме. <...> За малыми исключениями не чувствуют чужой индивидуальности, как таковой, не чувствуют и своей индивидуальности» [79, с. 216]. Отсюда, вероятно, вытекает стандартное оформление списка героики этих эпох. Советская агиография включала и Павку Корчагина, и Зою Космодемьянскую и многих дру- Семиотика советской цивилизации гих. И население приобщалось к этим типажам тем же способом, что и к типажам религиозного порядка в прошлом. Кстати, «секретарь обкома» как типаж был связующим звеном между народом и героями. И это общение с героями накладывало определенный отпечаток и на его собственный имидж. «КРАТКИЙ КУРС ИСТОРИИ ВКП(Б)» vs. «ВОЛГА-ВОЛГА» Сидят в камере трое. Ждут суда. Начали знакомиться друг с другом. Один спрашивает другого: — Тебя за что взяли? — Меня за то, что я ругал крупного партийного работника Бухарина. А тебя за что? — Меня за то, что хвалил в печати Бухарина. Спрашивают третьего: — А тебя за что? — А я Бухарин (анекдот). Известно, что любимым фильмом Сталина была комедия «Волга-Волга». Чисто умозрительно мы готовы предположить, что любимой книгой вождя должен был быть «Краткий курс истории ВКП(б)». Перед нами реализации художественной реальности (несомненно, что модифицируя «Историю» по своему желанию, Сталин и на нее мог смотреть как на чисто символическую реальность). Какова главная психологическая черта Сталина? Человека ограниченного могло раздражать интеллектуальное окружение, однако известны свидетельства о любви Сталина к драматическому и оперному искусству. Заседание Политбюро могло прерваться, чтобы поспеть к определенной арии в Большом театре. Так что наличие/отсутствие формального образования не является определяющим. Т. Хренников вспоминал, что Сталин достаточно детально обсуж- Г.Г. Почепцов. Семиотика дал художественные произведения на заседаниях Комитета по Сталинским премиям, в том числе допуская в определенной степени дискуссионную среду. Главной чертой Сталина, по нашему мнению, следует признать способность к работе (возможно, даже любовь к работе) во враждебном окружении. Получая наилучшие результаты именно в такой среде, Сталин и в «мирное» время пытается создать ее элементы. Отсюда и постоянное возвращение к теме «врагов народа». Даже имя «Сталин» является идеальным для такой среды. Интересно замечание О. Фрейденберг, которое мы перенесем и на Сталина: «Основной закон мифологического, а затем и фольклорного сюжетосложения заключается в том, что значимость, выраженная в имени персонажа и, следовательно, в его метафорической сущности, развертывается в действие, составляющее мотав; герой делает только то, что семантически сам означает*» [189, с. 223]. Хотя это и сказано о достаточно далеких временах, но нет ничего столь далекого, что время от времени не реали-зовывалось бы в нашем времени. При этом происхождение псевдонима Ленин так и осталось скрытым в истории. Эта враждебность среды отражается на методах ее интерпретации. Позитив и негатив доводятся до своего предела. Это абсолютно не нейтральная среда. Вероятно, введение подобных полюсов резко завышает ее динамику. В нейтральной среде нет динамики. В среде полярной динамика абсолютная: сегодня Бухарин небожитель, завтра — он повергнут на дно общества. При этом сам Сталин выведен за пределы этой динамики. Известно, что люди при расстреле, считая, что Сталин ни о чем не знает, гибли со словами «За Сталина». Сталин практически живет в двух координатах, которыми П. Бицилли описывал средневековое общество — символизм и иерархизм [31]. Смена политической системы потребовала резкой смены и символизма, и иерархии. После 1917 года мы повторно прошли эту же смену в 1991 году. Но при этом был подготовительный период, получивший название ♦Выделено нами — Г.П. Семиотика советской цивилизации «перестройки». Он происходил в 1985—1991 гг., сталинский период (выполняя те же функции) занял больше времени — 1917—1929 гг. Это вполне объяснимо, поскольку: а) перестройка тогда и перестройка сейчас происходила б) перестройка тогда шла при противодействии западно Новые символы вводились всеми возможными способами: театр становился политическим театром, литература следовала соцреализму. Идеологическая схема вплеталась в художественную ткань любого произведения. Идеологическая схема была сильнее художественных достоинств. Следует добавить еще одно правило общества времен Сталина: нормой является то, что объявляется в качестве нормы. «Кубанские казаки» отражали действительность эффективнее, чем то, что человек видел у себя. Это воспринималось исключением из модели общего благоденствия. Именно это стало основным коммуникативным законом сталинского общества; говорить следует то, что следует. Отсюда еще одна его коммуникативная особенность — сильно развитое доносительство. Объемы его впервые были преданы огласке только в ГДР, тогда было заявлено, что, кажется, каждый шестой гражданин участвовал в этой «коммуникативной схеме». Но именно эта схема и позволяла удерживать коммуникативные потоки в нужном русле, ведь не только на официальном, но и повсеместно на неофициальном уровне модель благоденствия признавалась в качестве определяющей. В период Хрущева были допущены коррективы, разрешившие существование иной информации в неофициальной сфере. Но любые попытки перенести ее в сферу официальную все равно пресекались. Каким образом можно моделировать враждебное пространство на символическом уровне? Только путем собственного героизма и одновременного предательства и слабохарактерности со стороны врагов. Именно эта модель заложена в «Истории ВКП(б)». Она построена на негативной модели. Определенный агрессивный характер этого текста отражен Г.Г. Почепцов. Семиотика даже в сопутствующих ему документах. К примеру, ауру «Истории ВКП(б)» передавало отдельное Постановление ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. В нем говорилось следующее: «"Краткий курс истории всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)" является важнейшим средством в деле разрешения задачи овладения большевизмом, вооружения членов партии марксистско-ленинской теорией, т.е. знанием законов общественного развития и политической борьбы, средством повышения политической бдительности партийных и непартийных большевиков, средством поднятия дела пропаганды марксизма-ленинизма на надлежащую теоретическую высоту» [50, с. 678]. Одновременно — и это очередная амбивалентная ситуация — постановление становилось на защиту интеллигенции, против пренебрежительного отношения к ней. Постановление критиковало: «Вреднейшее перенесение на нашу советскую интеллигенцию тех взглядов и отношений к интеллигенции, которые были распространены в дореволюционный период, когда интеллигенция находилась на службе у помещиков и капиталистов <...> Такое антибольшевистское отношение к советской интеллигенции является диким, хулиганским и опасным для советского государства. Необходимо понять, что именно заброшенность политической работы среди интеллигенции, среди наших кадров, привела к тому, что часть наших кадров, оказавшаяся вне политического влияния партии и лишенная идейной закалки, политически свихнулась, запуталась и стала добычей иностранных разведок и их троцкистско-бухаринской и буржуазно националистической агентуры» [50, с. 683—684]. Цели были поставлены достаточно четко, «Краткий курс» должен был стать средством воспитания интеллигенции. Но что собой представляет «Волга-Волга»? Это — позитивный аспект реализации той же схемы. И то и другое сообщение носит массовый характер. Стиль «Краткого курса» прост и монументален, что исключает пропуск хотя бы одного слова. Каждая глава завершается выводами, иногда достаточно серьезными. Например: «Капиталистическое окружение, стремясь ослабить и подорвать могущество СССР, усиливает свою "работу" по ор- Семиотика советской цивилизации ганизации внутри СССР бавд убийц, вредителей, шпионов. Особенно усиливается враждебная по отношению к СССР деятельность капиталистического окружения с приходом к власти фашистов в Германии, Японии. В лице троцкистов, зиновьевцев фашизм приобрел верных слуг, идущих на шпионаж, вредительство, террор и диверсии, на поражение СССР — во имя восстановления капитализма. Советская власть твердой рукой карает этих выродков человеческого рода и беспощадно расправляется с ними, как с врагами народа и изменниками родины» [73, с. 315]. Тут снова проявляются эти необычные слова для официального текста (типа «выродков»). Это газетный жанр, жанр митинга. Сцены кровопролития создают ощущение римской истории, настолько они интенсифицированы из-за привязки к современности. Такого рода тексты задают жесткое деление на друзей/врагов, предопределяют правила поведения. Если список врагов персонализирован, то и список своих героев не менее четок: «Красная армия победила потому, что: а) она сумела выковать в своих рядах таких военных руководителей нового типа, как Фрунзе, Ворошилов, Буденный и другие; б) в ее рядах боролись такие герои-самородки, как Котовский, Чапаев, Лазо, Щорс, Пархоменко и многие другие; в) политическим просвещением Красной армии занимались такие деятели, как Ленин, Сталин, Молотов, Калинин, Свердлов, Каганович, Орджоникидзе, Киров, Куйбышев, Микоян, Жданов, Андреев, Петровский, Ярославский, Дзержинский, Щаденко, Мехлис, Хрущев, Шверник, Шкирятов и другие» [73, с. 234]. Необходимо отметить, что список деятелей политпросвещения оказался больше списка военных, отражая, таким образом, реальный статус этих двух списков. Сюжет фильма «Волга-Волга» (а он совпадает по времени создания с «Кратким курсом») построен на соревновании двух групп художественной самодеятельности, которые стремятся в Москву. Иерархия Москвы задана очень четко: только она может определить, кто есть лучший, кто есть справедливый. Ведь и главный бюрократ этого маленького городка сидит и ждет вызова в Москву и только это позво- Г.Г. Почепцов. Семиотика ляет одной из групп поехать туда с ним, задав нужный тон: «Под вашим руководством». В разделении героев на группы задан главный символизм эпохи социализма. С одной стороны, это интеллигенция, исполняющая Шуберта (Шульберта — в словах главного бюрократа), что выглядит достаточно нудно и неинтересно. С другой, стороны в фильме были представители рабочего класса, которые исполняют частушки и свои песни. С идеологической точки зрения перед нами «гегемон» и «прослойка». Гегемон, преодолевая преграды, вызванные недальновидностью бюрократа, уверенно идет к своей победе. В конце фильма мы уже не видим противопоставления: «гегемон» и «прослойка» сливаются в едином счастливом порыве любви к своей социалистической Родине. Мужские и женские персонажи (социалистические Ромео и Джульетта) персонизировались нахождением в разных «командах». При этом женская роль была отдана более «правильному» социальному типажу, которую играла Любовь Орлова. Приоритетность женской героини определяется приоритетностью ее социального класса. В сюжете фильма идеологическое разделение реализуется в физическом пространстве — отдельном путешествии каждой из «команд» к цели. Бюрократ при этом ставит не на ту «команду», оставляя вне своего внимания представителей рабочего класса. В финале обе «команды» сливаются с одновременным отторжением из своей среды бюрократа — героя И. Ильинского. Кстати, фильм настолько серьезно проник в массовое сознание, что потребовал создания повтора функционирования «товарища Бывалова» в новой роли «товарища Огурцова». Зато этот социалистический римейк — «Карнавальная ночь» — сохранил ту же схему: глупый руководитель локального уровня — умный народ. Простота сюжета фильма «Волга-Волга» поддерживается четкой идеологической символикой: побеждает более правильная интеллигенция, которая исполняет более правильные произведения, с чем приходится согласиться и всем героям. При этом приятным для зрителя нарушением является фигура для осмеяния, которой оказывается самое высокое для данного уровня бюрократическое лицо. Это говорит о Семиотика советской цивилизации _______________ 307 карнавальной (в смысле М. Бахтина) организации взаимодействия этого сюжета и зрителя. Кстати, необходимо подчеркнуть, что практически никакие художественные произведения того времени не стремились запечатлеть лиц высшей иерархии. Одно из объяснений этого может лежать в том, что чем выше мы поднимаемся, тем конкретнее становится данная персонализация. Тут вступала в противоречие сама схема страны, где человек, сидящий наверху, сидел так долго, что любая сфера народного хозяйства ассоциировалась с конкретным именем. Следует также честно признать, что культура эпохи социализма, будучи идеологически ориентированной, ни на йоту не теряла своей художественности, в ряде случаев достигая вершин мировой культуры. Идеологическая схема наполнялась сочной художественной тканью, что позволяет лучшие фильмы того времени с интересом смотреть и сегодня. Кинорежиссер И. Дыховничий в программе «Старый телевизор» (НТВ, 1998, 6 нояб.) говорит, что мастерство актера побеждает бедность материала. Но это не так. Материал очень героический: советский сюжет все время строится на преодолении колоссального сопротивления жизни. В заключение приведем еще один вариант «внимания» к интеллигенции — постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г., где со всей определенностью говорится в первую очередь о Зощенко и Ахматовой. При этом используемый язык странным образом уходит от стиля официального постановления: «Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей цримитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. Предоставление страниц "Звезды" таким пошляками подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции "Звезды" хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как "Перед восходом солнца", оценка которой, как и оцен- Г.Г. Почепцов. Семиотика ка всего литературного "творчества" Зощенко, была дана на страницах журнала "Большевик"» [63, с. 3]. Советская система порождает системно не только героев, но и врагов. И тех и других с — достаточной долей интенсивности. Это связано с жестким навязыванием картины мира, которая не может быть только с положительным полюсом. Отрицательный полюс (даже в целях правдоподобия) также должен быть выписан с достаточной долей детализации. В докладе А. Жданова лексика та же, например: «Только подонки литературы могут создавать подобные «произведения», и только люди слепые и аполитичные могут давать им ход» [63, с. 8]. Вышедшие наружу подобные тексты являются прямыми порождения «советской грамматики» действительности. Именно они предопределяют появление всех других текстов, задавая координаты правильного/неправильного. Именно этим объясняется повышенное внимание партии к «инженерам человеческих душ».
|
