Классическая наука XVIII—XIX вв.

Одна из важнейших черт эпохи Просвещения — уверенность в уни­версальности научного разума. Соответственно, Просвещение фор­мирует исследовательскую программу, основанную на определенных свойствах науки, ведущими из которых являются идеал механицист- ского исследования природы, рассматривающего все изменения как механические, и представление о прогрессе научного знания.

Еще античная философия сформулировала известный принцип — знание связано с добродетельной жизнью. С ним связано положе­ние, что хотя философия есть искусство умирать, целью знания все равно оказывается забота о конечном, и особенно о конечном чело­веческом бытии. В феномене «заботы» античная философия откры­вает смысл медицины, выступающей в качестве знания, деятельного в отношении человеческого тела.

От медицины подобное свойство переходит и к другим наукам о живой природе. Биология и зоология (как бы эти дисциплины ни отличались от современного их понимания) рассматривались как знание, направленное на формирование тела, а вследствие этого — и души.

С другой сторон, биология и зоология рассматривались как части всеобщей философии природы или физиологии (натурфилософии). Естественно, что трансформация истолкования сущности природы неизбежно, явно или неявно, обнаружилась и в науках о живой при­роде. Материя понималась Декартом, Бойлем, Ньютоном (при всем принципиальном различии их предпосылок, гипотез, методов, ре­зультатов) как инертная, пассивная, однородная, сводимая к мате­матическому (геометрическому) протяжению. Привлекательность подобной модели отнюдь не означала неограниченное принятие ее — в результате в границах физики подобная концепция вызвала намно­го меньше возражений, чем в науках о живой природе. Собственно говоря, и в физике споры не прекращались, но в области наук о жиз­ни они были более отчетливы. Особенно важно, что в этой области они приобрели философский смысл, точнее смысл, вкладываемый нами сейчас в термин «философия науки». Многие споры в этой об­ласти знания являются образцовыми дискуссиями о науке, о теории и философии науки в целом.

Науки же об органической природе переживают революцию лишь начиная с последних десятилетий XVIII в. По крайней мере такое датирование наиболее обоснованно, если оценивать эмпирический и экспериментальный уровень этих наук. Но характер и контекст этой революции отличаются от изменений XVII столетия. Основа этих отличий — в самом предмете наук. Наука XVII в. охватывает трансформацию взгляда на физические пространство и материю, в ре­зультате чего возникла концепция силы притяжения — того, что не видно, но постоянно действует. Наука XVIII-XIX вв. обращается к живой материи, а в пределе — к человеку, человеческому бытию и, по-видимому, впервые столь очевидно определяет бытие культуры.

В предыдущей главе мы говорили о Бэконе одновременно и как о представителе эмпиризма, и как об ученом, связанном с процессом трансформации натурфилософии XVII в. Однако Бэкон говорил, что прогресс науки зависит не от формирования математических аб­стракций, но от сбора как можно более многочисленных единичных наблюдений. В философии и науке XVIII в. данное положение Бэко­на трансформируется в разнообразную критику механицизма.

Один из истоков этой дискуссии очевидно связан с процедурой классификации. Напомним, что для Бэкона классификация во мно­гом противоположна абстракции и дедукции. Стремление к всеобщей реформе науки и образования Бэкон связывает с идеей о составле­нии таблиц и классификаций. Бэкон видит смысл таблиц открытия в том, что сведенное в них объективное знание при определенных условиях становится процедурой, в рамках которой возникновение нового знания не зависит от субъекта познания. «Хорошая естест­венная история», достаточное количество опытных данных, выра­женное в этих таблицах, сводят роль субъекта познания к простому индуктивному выводу^[72].

Разумеется, взгляды логиков Нового времени на классификацию, ее соотношение с дедукцией и абстракцией различны. Тем не менее, по-видимому, именно взгляды Бэкона оказали влияние на скепти­цизм середины XVIII в. В частности, Юм писал о несоответствии между абстрактными принципами философии (имея в виду учения, основанные на гипотетическом рассуждении) и бесконечным разно­образием природы. Абстрактные принципы, в отличие от природы, ограничены; более того, они ограничивают наше познание природы, поскольку философы экстраполируют принципы одной части при­роды на всю природу в целом.

Скептицизм Юма можно увидеть и в работах одного из выдаю­щихся ученых XVIII в. — де Бюффона. В «Естественной истории» Бюффон пишет о разрыве между абстрактными и физическими истинами. Абстрактные, т. е. математические, истины основаны на логических принципах, но при этом они сформированы воображени­ем и произвольны. Физические истины существуют в природе и яв­ляются истинами фактов. Математические истины обладают са­моочевидностью, физические — достоверностью. Познание природы основано на сравнении и наблюдении того, что произошло в дейст­вительности.

Таким образом, даже сравнительно краткий этап развития наук о живой природе выявил ряд их особенностей. Оказалось, что по­знание, основанное на абстрактных принципах, не просто упуска­ет из виду бесконечное разнообразие природы, но и оказывается не в состоянии постичь уникальность индивидуальных организмов, составляющих природу. Таким образом, в науках о живой природе возникли новый идеал и парадигма познания: познание должно не формулировать принципы, а собирать как можно больше единич­ных, неповторимых событий, что означало, в частности, реабилита­цию истории как знания о принципиально уникальных предметах.

Классификация имела еще одну особенность. Этапы классифи­кации охватывают логическое направление мышления, совпадающее с тем, что действительно существует в природе. Вспомним, что ре­зультаты биологической революции были связаны с формированием наиболее универсальной классификации живой природы с четко сформулированными законами перехода от одного элемента (класса, рода, вида и др.) к другому.

Идеалом скептицизма была наука как собирание уникальных фактов. По-видимому, стремление к идеалу абсолютного детерми­низма и полному предсказанию природных процессов привело к по­явлению так называемого неомеханицизма, оппонировавшего скеп­тикам и охватившего главным образом математику и физические науки. К этому направлению принадлежали Д'Аламбер, Лагранж, Лаплас и Кондорсэ (достаточно условно можно сказать, что их дея­тельность охватила 2-ю половину XVIII в. и первые десятилетия XIX в.). Их взгляды можно охарактеризовать таким современным термином, как инструментализм. Математика для них выступает в качестве инструмента открытия, а не истинной модели реальности. Неомеханисты рассматривали вопросы о сущности материи (атомы, монады либо вообще нечто иное) или об определении силы как слиш­ком неясные. Данная позиция во многом обусловливала развитие нового направления математики — вероятностной математики, по­лагаемой ее создателями совершеннейшим инструментом для управ­ления наблюдающим разумом.

Другое направление в науке XVII-XIX вв. также было связано с определенными результатами научной революции. Мы говорили, что механицизм рассматривал материю как инертную массу, а при­чинность отождествлял с механической каузальностью. Однако еще Лейбниц полагал, что телеологический принцип должен быть воз­вращен в натурфилософию. Лейбниц достаточно точно сформули­ровал основание для этого: несомненно, что одна только действую­щая причина не в состоянии объяснить действительные феномены природы. Далее, в науках о живой природе (в первую очередь это касается химии, геологии, наук о жизни, медицины, физиологии, анатомии и естественной истории) возникает идея или, точнее, ком­плекс идей, известных из XIX в. и соответствующих терминологии, которая широко использовалась в то время, — романтизм обращает­ся к термину натурфилософия, а немного позднее возникает термин витализм. Последний в точности охватывает разработки концепции живой материи, обладающей имманентным принципом движения.

Ученые XVII в. видели задачу в объяснении материи и движения, т. е. почему материя находится в движении, почему наряду с вещами, явно движущимися под воздействием внешней силы, есть то, что, по-видимому, движется само. Иными словами, механицизм призна­вал парадокс существования живых организмов и, например, находил оригинальное эпистемологическое решение: различие между живым и неживым рассматривалось как предрассудок, коренящийся в антро­поморфизме. Оппоненты механицизма видели иной вариант: живая материя обладает движением, движение возникает под действием причины, однако это не внешняя, а имманентная причина. Данная причина является действующей, или самодеятельной, силой, кото­рая ничем внешним не обусловлена. Все эти свойства указывают на хорошо известный аналог — категорию цели, или целевой причины, которая обладает активностью, являющейся энергией философии Аристотеля. Итак, материя обладает внутренней силой, витальной действительностью-деятельностью (энергией). Так в естествознании формируется категория жизненной энергии.

Подобные новации коснулись всех наук об органической приро­де, но в первую очередь — химии, поскольку ее развитие было обу­словлено и обогащено химией предшествующего столетия. Химиче­ская революция обычно связывается с именем Лавуазье, но большое влияние оказал на этот процесс Георг Эрнест Шталь.

Шталь, в сущности, формирует понятие о живом организме (сис­теме). Эпистемологически идея организма есть противоположность гипотезы о существовании элементарных частиц, элементарной мате­рии, атомов. В живой природе нет атомов, а всегда есть композитные (составленные) тела — таким образом, тела всегда сложные. Идея со­ставленных тел противоположна концепции однородной материи (составленность есть составленность из различных элементов).

Всюду, где мы видим нечто простейшее, на самом деле присутст­вует сложное. Следовательно, решается и вопрос о дискретности ма­терии. В природе отсутствует абсолютная дискретность, а материя, напротив, всегда представляет собой непрерывность. Отсюда сле­дует и более универсальный вывод: материя находится в гармонии и непрерывности, в ней отсутствуют резкие скачки и катастрофы. Мы можем использовать термин гармония, вспомнив Лейбница, раз­работавшего этот термин, видевшего в нем основание как связи между науками, так и перехода к философскому учению о живой природе. Но у данного термина есть и другой смысл, связанный с ис­токами европейской мысли: если действительность пребывает в гар­монии и внутренне присущей активности, то это означает, что живая материя обладает собственной целью.

Для Шталя составленность и гетерогенность тел и материи озна­чает, что природа образована не из однородных простейших элемен­тов, а из первоэлементов, обладающих набором уникальных, по сути, качеств. Данные первоэлементы тождественны активным самодея­тельным силам, пассивными они по определению быть не могут. Таким образом, в природе есть не инертность, а, напротив, постоян­ная и спонтанная активность.

Материя (бытие), обладающая собственной целью, возвращает нас к категории телос философии Аристотеля, что позволяет нам говорить: эта цель — цель в том смысле, как ее понимает Аристо­тель, — тождественна моральному принципу, врожденному природе. Если же предметы не представляют собой застывший, безжизнен­ный мир, то гармонией и моральным значением должно обладать и знание о таких предметах, т. е. науки о живой природе (в том числе и биология) и наука в целом.

Итак, возникновение и оформление биологии и вообще наук о жиз­ни действительно имело характер определенной научной революции (трансформации образа науки). С биологией (разумеется, не только с ней) связана парадигма естествознания, а затем и социальных наук XIX столетия — стремление к достижению гармонии и единства на­учных дисциплин и обоснованию пути науки к моральной значимо­сти, пути к отождествлению науки и этики, знания и блага.