СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: ПРОБЛЕМЫ СЕМИОТИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ 6 страница

Время «оттепели» изменило и позицию власти по отно­шению к свободному регулированию каждым человеком проблем собственной репродуктивности. Журнал «Здо­ровье» стал периодически помещать статьи о предупрежде­нии нежелательной беременности. Во второй половине 60-х гг. в СССР вышла знаменитая «Новая книга о супру­жестве» Р. Нойберта. Однако не следует забывать, что кон­туры повседневности все же определялись коммунистиче­ской идеологией. На ее позициях стояла и официальная медицина. В СССР всячески дискредитировались новые ме­тоды контрацепции. Специальным приказом Министерст­ва здравоохранения СССР от 1 августа 1971 г. применение гормональных препаратов было разрешено лишь в лечеб­ных целях. Любые новшества в сфере контрацепции мар­кировались как увлечение западными веяниями. Это была новая форма негласного контроля за личной жизнью лю­дей, от которого советская система не считала возможным отказаться даже незадолго до своего краха.

Лит.: Использование контрацепции, 1991; Коммунистическая мораль, 1926; Фицпатрик, 2001.

КРАСНАЯ КОСЫНКА — модный атрибут женской одежды эпохи гражданской войны, маркировавший соприча­стность к революционной деятельности. Красная косынка была своеобразным российским аналогом фригийского красного колпака эпохи Великой французской революции. Сначала эту деталь одежды можно было увидеть на моло­дых работницах и рабфаковках. В конце 20-х гг. к рево­люционной стилистике во внешнем виде стала тянуться часть интеллигенции. В красном платочке и юнгштурмов-ке (см.) любила ходить поэтесса О. Берггольц. По словам современника, «эта девочка в красной косынке была уже дважды матерью, но твердо решила оставаться комсомол­кой из-за Нарвской заставы» (Вспоминая Берггольц, 1979. С. 56).

Лит.: Кирсанова, 1997.

КРАСНАЯ МОСКВА»— название духов, во многом Рис. являющееся символическим выражением противоречивого 39 отношения советской системы к косметике и парфюмерии. В 20-е гг. духи, пудра, помада и т. д. рассматривались офи­циальными идеологическими структурами как элементы буржуазного или нэпманского быта. Журнал «Работница» призывал «не пудриться и не мазаться». На его страницах появлялись и такие сентенции: «...при повышении куль­турного уровня женщины вся эта косметика сама по себе ликвидируется» (1924. № 2. С. 13). Однако в реальной жизни горожане, и в первую очередь горожанки, и в годы НЭПа пользовались косметическими товарами. В газетах 20-х гг. мелькали рекламы средства для уничтожения угрей «Адон» и пудры под таким же названием. Популярностью пользовались крем, мыло и пудра «Имша». Конечно, кос­метические товары не отличались высоким качеством, во многих из них использовались вредные для здоровья соли ртути, бертолетова соль, анилиновые красители. Но спрос на пудру, помаду, духи и т. д. по мере стабилизации жиз­ни в СССР возрастал. Пропагандируя аскетизм, власти одновременно возрождали производство косметики и пар­фюмерии в советской стране. В 1922 г. была восстановлена знаменитая фабрика Брокара. Но теперь она называлась «Государственный мыльно-парфюмерный завод № 5 „Но­вая Заря"». На ее этикетках наряду с названием продукции стала аббревиатура «ТЭЖЭ» — трест «Жиркость». Как пи­сали современники, «под этим салотопенным названием кроются самые изящные продукты. Мыла всякие душистые в красивеньких бумажечках, духи в волнующих фла­кончиках, пудра — мечта, ну, словом, все такое, за что „жирно" платят» {Шульгин, 1991. С. 151).

Такого рода продуктом были и духи «Красная Москва». Фабрика «Новая заря» представила их на Всероссийской хозяйственной выставке 1925 г. Сам же этот аромат был составлен еще в 1913 г. парфюмером А. Мишелем. Но то­гда духи назывались «Любимый букет Императрицы» и посвящались 300-летию Дома Романовых. Большевики с удовольствием позаимствовали изобретение фабрики Бро-кара, а запах «Красной Москвы» стал признанным «совет­ским запахом». В начале 30-х гг. производство косметики и парфюмерии заметно расширилось. Это была новая тен­денция в социальной политике советской власти. Прошла реконструкции фабрики «Северное сияние» в Ленинграде. В 1934 г. она ежедневно выпускала 70 тыс. флаконов духов и одеколонов более ста наименований. В 1936 г. в стране функционировало 36 отделений «ТЭЖЭ». Это была уже парфюмерная индустрия. Возглавляла ее перед Великой Отечественной войной П. Жемчужина, жена В. Молотова. Косметические средства, и в особенности духи, с середины 30-х гг. стали составной частью витрины сталинского со­циализма.

Лит.: Жирицкая, 2002; Иосельсон, 1933; Микоян, 1999.

КРАСНАЯ СВАДЬБА — большевистский обряд, проти­вопоставлявшийся венчанию. «Красные свадьбы» получи­ли распространение в начале 20-х гг. одновременно с «октябринами» и «звездинами». Весной 1924 г. ЦК РЛКСМ отмечал огромные, а главное, как тогда казалось, устойчи­вые сдвиги в быту: «Октябрины вместо крестин, граждан­ские похороны и свадьбы, введение новой обрядовости вме­сто религиозной стали в рабочей среде массовым явлением» (Миронец, 1985. С. 259). «Красные свадьбы» обычно про­водились в фабрично-заводских клубах после регистрации в ЗАГСе. Исключительность моменту придавало обязатель-

ное присутствие представителей комсомольских и партий­ных организаций. Они напутствовали молодых. Подарки носили сугубо «революционный» характер — брошюра В. Ленина «Речь на III съезде комсомола», «Азбука комму­низма» Н. Бухарина и Е. Преображенского, книга Л. Троц­кого «Вопросы быта». Никакого застолья молодые в клу­бах не устраивали. Особого развития «красные свадьбы» не получили. В конце 50—начале 60-х гг. в ходе хрущевских реформ, сопровождавшихся новым наступлением на пози­ции церкви, была предпринята попытка возрождения ком­мунистического обряда. На предприятиях и особенно в общежитиях проводились «комсомольские свадьбы», в орга­низации которых активное участие принимали идеологи­ческие структуры. Но в отличие от 20-х гг. эти свадьбы сопровождались обильными возлияниями, нередко финан­сированными профсоюзными организациями. Лит.: Молодожены, 1985.

КРАСНЫЙ УГОЛОК — уже в первые годы существова­ния советской власти под влиянием антирелигиозной про­паганды в домашнем быту горожан были зафиксированы факты замены икон (см.), стоявших в «красных углах», на портреты лидеров большевистской партии. Чаще всего это делали комсомольцы, пытавшиеся объединяться в комму­ны. «В помещении девичьей коммуны „Ленинский за­кал", — писал журнал «Смена», — в Красном углу — портрет Троцкого» (1926. № 3. С. 8). После смерти в январе 1924 г. В. Ленина в ходе кампании по демонстративному избавлению от икон в привычные «красные углы» вместо изображения святых стали вешать портрет «вождя мирово­го пролетариата». И это явление было массовым. Если в начале 1924 г. на традиционном месте образов фотография В. Ленина висела в доме каждого четвертого московского рабочего, то в начале 1925 г. — в двух из каждых трех пролетарских семей. Места, где располагались изображе­ния большевистского лидера, стали называть не «красными», а «ленинскими уголками». Такие же «уголки» стали появляться и в учреждениях. Их стилистика весьма напо­минала иконостасы. Современники писали: «Уничтожают религию, а из Ленина сделали бога... Уголки Ильича, как божницы, портретам чуть не молятся» (Измозик, 2001. С. 86).

К середине 30-х гг. самое название «красный» или «ле­нинский уголок» не употреблялось для обозначения кон­кретного домашнего пространства, где развешивались изо­бражения крупных деятелей партии и государства. Однако привычка украшать жилище их портретами оказалась до­вольно стойкой. Типичный дом советского рабочего, по описаниям этнографов тех лет, обязательно содержал «портреты любимых вождей — Ленина, Сталина, Вороши­лова, Кагановича» (Лапицкая, 1935. С. 162). Это же обстоятельство отметил и посетивший в 1936 г. СССР французский писатель А. Жид. Он писал: «В любом жили­ще, доме самом жалком, самом убогом... портреты Сталина на том самом месте, где раньше висела икона» (Звезда. 1989. № 8. С. 138). Полностью от манеры иметь в частном пространстве изображения политических лидеров совет­ские люди отказались в конце 50-х гг.

Лит.: Кабо, 1926.

КРЕМАТОРИЙ — на рубеже XIX—XX вв. идеи трупо-сжигания начали проникать в христианскую ритуалисти-ку Европы и Северной Америки. В России к 1917 г. не су­ществовало крематориев, а любые попытки их создания встречали сопротивление со стороны Синода. Приход боль­шевиков к власти сопровождался разрушением привычной погребальной обрядности, что выразилось, в частности, в строительстве крематориев. Они создавались не только в гигиенических, но и в политических целях. Система сжигания трупов противопоставлялась традиционной хри-стианско-православной норме погребения на кладбищах. Атеистическая направленность актов кремации наиболее ярко выразилась в ходе создания первого российского кре­матория в Петрограде в годы гражданской войны. В январе 1919 г. был издан декрет Совета комиссаров Союза коммун Северной области о допустимости и предпочтительности кремации покойников. Л. Троцкий откликнулся на этот декрет статьей, в которой призвал всех лидеров большеви­стского правительства завещать сжечь свои тела. В февра­ле 1919 г. местные петроградские власти создали Постоян­ную комиссию по постройке Первого Государственного крематория. Она организовала конкурс на лучший проект крематория. Победителем стал архитектор И. Фомин — автор проекта под девизом «Неизбежный путь». Местом постройки крематория была выбрана территория Алексан-дро-Невской лавры, что вызвало резкое возмущение ве­рующих и представителей Петроградской епархии. Лишь нехватка средств и рабочих рук помогла остановить этот акт вандализма. Но от идеи спешно ввести в традицию акт сожжения усопших власти не отказались. Первый совет­ский крематорий начал действовать в наспех переоборудо­ванном здании старой петербургской бани. Родственники умерших с недоверием относились к сжиганию тел своих близких. Для преодоления сомнения власти попытались ввести публичную церемонию кремации. Регулярными участниками этого зрелища были представители питер­ской большевистской верхушки. Обстановка в псевдокре­матории была угнетающей. К. Чуковский писал в своем дневнике 1 января 1921 г.: «Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скраши­вают места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах» (Чуковский, 1991. С. 153). Питер­ская система трупосжигания просуществовала недолго. В 1920 г. журнал «Церковь и революция» объявил кон­курс под лозунгом: «Крематорий — кафедра безбожия». Первым в СССР до сих пор считают московский крема­торий. Он был построен в 1922 г.

ЛИШЕНЦЫ — одно из немногих характеризующих со­ветскую цивилизацию понятий, у которого точно известны даты появления и исчезновения. Первая связана с Консти­туцией РСФСР 1918 г., а вторая — с Конституцией СССР 1936 г. В 1918 г. советская власть определила перечень ка­тегорий населения, представители которых были лишены избирательных прав. К ним относились: «а) лица, прибе­гающие к наемному труду с целью извлечения прибыли; б) лица, живущие на нетрудовые доходы, как-то: процен­ты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. д.; в) частные торговцы, торговые и коммерче­ские посредники; г) монахи и духовные служители церк­вей и разных культов; д) служащие и агенты бывшей по­лиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также царствовавшего дома в России; е) лица, в установ­ленном порядке признанные душевнобольными или ума­лишенными, а равно лица, состоящие под опекой; ж) лица, осужденные за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный законом или судебным приговором» (История Советской Конституции, 1957. С. 155). С этого времени в русском языке появилось слово «лишенец».

Акция политического характера повлекла за собой и серьезные изменения в быту части населения, отнесен­ной к категории «лишенцев». Уже в мае 1918 г. появился «классовый паек». Так была материализована идея В. Ле­нина, высказанная им в ноябре 1917 г. Председатель СНК считал необходимым выдавать рабочим полный продоволь­ственный паек, а прочим, в особенности представителям нетрудящихся классов, выдачи продуктов уменьшать в случае «необходимости до нуля» (Воспоминания о Ленине, 1979. С. 357). С лета 1922 г. начала действовать система «классового подхода» к оплате квартир. Классовыми прин­ципами руководствовались и биржи труда, предоставляв­шие работу в годы НЭПа. При этом основным признаком социальной неполноценности являлось не столько нынеш­нее положение, сколько прошлый общественный статус, повлекший лишение избирательных прав. Нарком юсти­ции первого большевистского правительства левый эсер И. Штейнберг писал в 1923 г.: «Только потому, что ты бывший буржуй, ты лишаешься обыкновенных, обычных человеческих прав, тебя обходят хлебной карточкой... тво­их детей, семью выселяют в нездоровый угол города» (Штейнберг, 1923. С. 127). И все же до конца 20-х гг. «ли­шенцы» надеялись на улучшение своего положения. В но­ябре 1926 г. ВЦИК РСФСР даже поднял вопрос о возмож­ности восстановления в избирательных правах граждан в том случае, если они в течение нескольких последних лет занимались общественно-полезным, производительным трудом и проявляли лояльность в отношении к советской власти.

Однако «великий перелом» резко изменил ситуацию. В 1928—1929 гг. прошли чистки госаппарата и учрежде­ний культуры. «Лишенцы» подлежали безжалостному увольнению. Одновременно эта категория населения была исключена из системы карточного снабжения. А в апреле 1929 г. ВЦИК и СНК РСФСР издали постановление об ограничении проживания лиц нетрудовых категорий в муниципализированных и национализированных домах. Уже в июле 1929 г. людям, подлежащим выселению, пред­ставители домоуправлений вручили извещения о необхо­димости освободить жилую площадь. В случае отказа подчиниться постановлению выселение происходило адми­нистративным путем. Вся кампания была завершена к октябрю 1929 г.

В 1931 г. по стране прокатилась новая волна чисток слу­жащих, уволенные автоматически подлежали выселению из квартир. «Лишенцев» особенно активно преследовали за так называемые излишки (еж.). В декабре 1932 г. в СССР началась кампания введения внутренних паспортов. Она превратилась в массовую очистку крупных городов не только от уголовных, но и от политически вредных элемен­тов, которыми власти считали всех «лишенцев». Питер­ский поэт В. Шефнер вспоминал, что в 1933 г. вся его се­мья буквально сидела на чемоданах в ожидании высылки. К тому времени будущий литератор успел устроиться на работу на завод. По настоянию матери он получил справку о том, что в списках «лишенцев» не числится. Его близким подобную справку приобрести не удалось, и им грозила вы­сылка из Ленинграда. Мытарства «лишенцев» прекрати­лись лишь после принятия Конституции 1936 г., провоз­гласившей всеобщее избирательное право в СССР.

Лит.: Лишенцы, 1992; Alexopoulos, 2003.

ЛОДОЧКИ — название фасона женских туфель — глад­ких, открытых, без застежек и ремешков, на каблуке. «Ло­дочки» вошли в моду в начале XX в. В советской России туфли стали особенно популярны в середине 20-х гг. По мнению молодых рабочих, как свидетельствовал опрос 1928 г., «шикарная женщина» должна была иметь не толь­ко «крепдешиновое платье... яркий кокетливый джемпер, пузырчатый чемоданчик вместо сумки», но и лакирован­ные или бежевые «лодочки» (Зудин и др., 1929. С. 39). В условиях советской действительности лодочки стали объектом внимания идеологических структур. В возникав­ших в это время первых коммунах принимались решения о запрете носить «лодочки» — деталь буржуазного костю­ма. В 1927 г. на страницах «Комсомольской правды» бурно обсуждался инцидент попытки самоубийства ленинград­ской работницы, не имевшей возможности приобрести модные туфли, престижные уже и в пролетарской среде. Последний бой «лодочкам» был дан во время всесоюзного комсомольского культпохода 1928—1929 гг. Отрицатель­ный образ девушки, бросившей комсомол и вышедшей за­муж за нэпмана, дополнялся комсомольскими публициста­ми такой важной деталью, как «лакированные туфли-ло­дочки» (Шор, 1929. С. 115).

В середине 30-х гг. властные и идеологические струк­туры прекратили гонения на любителей хорошей обуви. В 1935 г. на Всесоюзном совещании стахановцев после со­общения одной из комсомолок, собирающейся приобрести себе «молочного цвета туфли за 180 рублей», Г. Орджони­кидзе бросил восторженную реплику: «Одеть бы так всех наших фабричных девушек — красавицами бы выгляде­ли» (Гудов, 1974. С. 70—71).

Лит.: Балдано, 2002.

ЛОТЕРЕЯ — начиная с середины 20-х гг. Советская Рис власть использовала в качестве источников получения до- 41 ходов от населения денежно-вещевые лотереи.

МЕТРО — этот вид транспорта появился в СССР много 43 позже, чем в большинстве стран Европы, не говоря уже о США. Сооружение городской подземной железной дороги началось в Москве в 1932 г. 15 мая 1935 г. были открыты сразу 13 станций. Внешний вид Московского метрополите­на (роспись, дорогостоящие материалы и т. д.) свидетель­ствовал о том, что власть рассматривает этот самый демо­кратичный вид транспорта прежде всего как памятник эпохи сталинского социализма.

Лит.: Паперный, 1996; Пекарева, 1958; Neutatz, 2001.

МЕШОЧНИК — считается, что слово «мешочник» су­ществовало уже в середине XIX в. — так называли тех, кто торговал книгами вразнос. Однако данный смысл является архаизмом. Термин «мешочник» прочно вошел в язык «Совдепии». Традиционно под «мешочничеством» пони­мают некую форму самоснабжения населения в условиях развала хозяйственных связей и нормального товарообме­на. Сопутствующими обстоятельствами появления «ме­шочников» становятся продовольственный кризис и товар­ный голод. Большинство филологов и историков относят слово «мешочник» к временам гражданской войны. Известный специалист в области истории русского языка А. Селищев ставил его в один ряд с понятиями «дензнаки» (см.) и «комбеды», возникновение и существование кото­рых ограничивается периодом 1918—1922 гг. Однако еще до прихода большевиков к власти население страны начало втягиваться в практику самостоятельного добывания пи­щи и промышленных товаров, которые перевозились, как правило, в мешках. Причиной этого процесса во многом явилось введение хлебной монополии. Гражданская война усугубила ситуацию.

Для горожан крестьяне-«мешочники» представляли мощный канал получения продуктов. Однако не менее распространенными были и поездки жителей городов в деревни, где они меняли вещи на муку, картофель, сало и т. д. При этом горожанина в толпе легко было узнать по необычной для осуществления самоснабжения таре — чемодану. Их звали «чемоданщиками». За продуктами ездили все: рабочие, учителя, профессора, артисты. Совре­менники вспоминали, что совершенно неприспособленные люди «научились... торговать, ездить на буферах, на кры­шах вагонов» (Давыдов, 2002. С. 114).

С переходом к НЭПу большевики ввели свободную тор­говлю. Это способствовало исчезновению классической формы «мешочничества». Однако в условиях социалисти­ческого хозяйства население страны неоднократно возвра­щалось к системе самоснабжения.

Лит.: Селищев, 1968; Фейгельсон, 1940.

НАРКОТИКИ — проблемы наркотизации населения в СССР предпочитали публично не обсуждать. Наркома­нии, в отличие от пьянства, даже не существовало в тради­ционном перечне «родимых пятен или пережитков капита­лизма». Однако это не означало, что население России впервые познакомилось с наркотиками после «перестрой­ки». Одурманивающий эффект носило внешне безобидное нюханье табака, что было весьма распространено уже в XVIII в. В XIX в. появились морфинисты, эфироманы, ку­рильщики гашиша. Уже в конце XIX в. были зафиксиро­ваны случаи привыкания к опию. Популярностью пользо­вался и морфий. Накануне Первой мировой войны в Рос­сию стал проникать и уже очень модный в Европе кокаин. Первоначально этот довольно дорогой наркотик употребля­ли шикарные дамы полусвета, высшее офицерство, обес­печенные представители богемы.

Октябрь 1917 г. коренным образом изменил тип отече­ственного наркомана. Победивший народ не замедлил при­общиться к наркотикам как к определенному виду роско­ши, ранее доступной только имущим классам. Петроград­ская милиция в 1918 г. раскрыла действовавший на одном из кораблей Балтийского флота «клуб морфинистов». Его членами были вполне «революционные» матросы. Продол­жали существовать в Советской России и подпольные опиумокурильни. Но все же особой популярностью после революции пользовался кокаин. Буквально через три меся­ца после прихода к власти большевиков представитель НКВД вынужден был констатировать: «Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих кокаин, и сейчас редкая проститутка не отравляет себя им. Кокаин распро­странился в последнее время и среди слоев городского пролетариата» (ЦГА СПб., ф. 142, оп. 1, д. 9, л. 324). «Се­ребряная пыль» кокаина была значительно доступнее вод­ки (см. Водочная монополия). Медики отмечали, что в 1919—1920 гг. кокаиновые психозы стали заурядным явлением. При этом 60% наркоманов составляли люди мо­ложе 25 лет. В годы НЭПа кокаином торговали на рынках мальчишки с папиросными лотками. Они предлагали по­купателю «марафет», «антрацит», «кикер», «кокс», «мел», «муру», «нюхару», «белую фею». Под этими синонимами скрывался мелкий порошок из листьев коки, поступавший в Советскую Россию контрабандным путем. Чаще всего к кокаину прибегали асоциальные элементы, и в особенно­сти проституирующие женщины. В 1924 г. социологиче­ский опрос выявил, что более 70% особ, задержанных органами милиции за торговлю телом, систематически по­требляли наркотики. В тайных притонах продажной люб­ви в 20-х гг., как правило, можно было приобрести и кока­ин. Известный исследователь проблем проституции С. Вис­лоух писал в середине 20-х гг.: «Торговля марафетом... и иными средствами самозабвения почти целиком находится в руках проституток» (Рабочий суд. 1925. № 7—8. С. 321). Довольно широкое распространение получила подростко­вая наркомания. С «марафетом» были хорошо знакомы беспризорники. Обследование задержанных за бродяжни­чество в 1923—1924 гг. подростков показало, что 80% из них приобщилось к наркотику в 9— 11 лет и имело стойкое пристрастие к нему.

Бороться с наркоманией советская власть начала рань­ше, чем с пьянством. В конце 1924 г. появился декрет «О мерах регулирования торговли наркотическими веще­ствами». Он поставил ввоз и производство наркотиков под контроль государства. Тогда же Уголовный кодекс был до­полнен статьей, согласно которой лица, занимавшиеся изготовлением и хранением наркотических веществ, кара­лись лишением свободы сроком до трех лет. Потребители Же наркотиков не подвергались уголовному преследованию. Лечение проводилось добровольно. В 1925 г. в стране стали создаваться наркодиспансеры. В Москве было откры­то первое клиническое отделение для детей-кокаинистов. К 1928 г. статистические опросы зафиксировали заметное снижение употребления кокаина в Советской России. Свер­тывание НЭПа повлекло за собой ужесточение таможен­ных барьеров, приток кокаина из-за границы резко сокра­тился. Но главный удар по наркомании нанесла сама со­ветская власть, открыв в 1925 г. шлюзы для дешевой и легкодоступной водки. Наркотики, в особенности кокаин и морфий, вернулись в криминальную и богемную среду. Но значительно чаще там потребляли отечественную анашу. В начале 30-х гг. это был самый распространенный в СССР наркотик. В декабре 1934 г. постановлением СНК СССР конопля была признана одурманивающим средством, а по­сев ее запрещен под страхом наказания лишением свободы до двух лет. Обыватель же находил забвение прежде всего в алкоголе. Эта ситуация была характерна и для послево­енного советского общества.

В 60—80-х гг. подорожание спиртных напитков, рас­ширение контактов с зарубежными странами, развитие хи­мии и фармакологии способствовали проявлению в СССР общемировой тенденции наркотизации населения. Нельзя сказать, что власть совсем не обращала внимания на про­блему наркотиков. Их распространение каралось законом, многие наркоманы ставились на учеты в диспансеры. Однако официальные источники замалчивали масштабы распространения наркотиков, обывателя предпочитали держать в неведении. В период «развитого социализма» курсировали слухи о пристрастии к морфию В. Высоцкого, А. Галича и даже Ю. Нагибина. Эти факты ныне зафик­сированы документально в огромном количестве воспоми­наний. Советский человек, не склонный к потреблению одурманивающих средств, начал ощущать присутствие нар­команов в обыденной жизни после ужесточения с 1983 г. режима отпуска наркосодержащих лекарств в аптеках итмедицинских учреждениях. В городах СССР появились юные токсикоманы, нюхавшие клей «Момент». Они неред­ко звонили в квартиры и просили клей, чтобы заклеить шины велосипеда или мяч. Одновременно выросло и ко­личество потребителей эфедрона. Он входил в капли от на­сморка под названием «Эфедрин». Лекарство это стали продавать лишь по рецептам, и в обывательские квартиры начали наведываться «эфедринщики», выдававшие себя за новых соседей, ребенку которых якобы срочно требуется «Эфедрин» от насморка. В годы «перестройки» информа­ция о наркомании перестала быть тайной, и это отчасти подхлестнуло интерес к наркотикам у молодежи. Появи­лись теперь и в СССР новые одурманивающие средства — ЛСД и ПЦТ. Наркомания выросла в объеме и помолодела, но на борьбу с ней не было ни средств, ни времени.

Лит.: Габиани, 1990; Гилинский, Афанасьев, 1993; Левина, 1996; Шкаровский, 1997; Шоломович, 1926.

НАРПИТ — эта аббревиатура, появившаяся в русском языке в годы НЭ

связана с усилиями властных струк­тур по налаживанию сети общественного питания. В авгу­сте 1918 г. большевики запретили деятельность частных ресторанов, кафе и трактиров. В условиях карточного рас­пределения и натуроплаты (еж.) основная масса горожан принуждена была пользоваться пунктами коммунального питания. В Москве летом 1919 г. такие заведения посеща­ло около миллиона человек. В Петрограде в 1920 г. насчи­тывалось 700 общественных столовых. Обычно они нахо­дились внутри какого-либо учреждения, и получить пищу там было возможно только по специальному пропуску. Ассортимент же в большинстве из этих заведений был ни­щенским. К. Чуковский 14 ноября 1919 г. оставил в своем дневнике такую запись: «Обедал в Смольном — селедоч­ный суп и каша. За ложку залогу — 100 рублей» (Чуков­ский, 1991. С. 123).

С введением НЭПа система коммунального питания ста­ла быстро сворачиваться. Являясь способом распределения, она не могла существовать в условиях возрождаю­щихся товарно-денежных отношений. К июню 1921 г. ко­личество коммунальных столовых с их жалким ассорти­ментом сократилось в 6 раз. А в конце октября 1921 г. Наркомпрод позволил частникам развернуть свою сеть ка­фе, ресторанов, чайных и столовых. Число их стремитель­но росло. Появление каждого нового заведения коммен­тировалось советской прессой с явным сарказмом. Сатири­ческий журнал «Красный ворон» в 1923 г. писал, что для нэпманов в новом году откроются новые рестораны. У них будут и соответствующие названия, например «Фонарный столб», а реклама у этих питейных заведений будет такая: «Все на фонарный столб».

В начале 1923 г. власти решили создать организацию, способную конкурировать с частником в сфере обществен­ного питания. Так появилось паевое кооперативное това­рищество «Народное питание» (Нарпит). Оно задумывалось, как подчеркивалось в уставе, с целью «предоставления городскому и промышленному населению улучшенного и удешевленного питания, на основах безубыточности и са­моокупаемости, путем создания сети доступных столовых, ресторанов, чайных и т. п. предприятий» (Маршак, 1930. С. 14). В отличие от частных ресторанов и трактиров заве­дения Нарпита были освобождены от налогов и имели льготы при оплате аренды помещений. К марту 1924 г. су­ществовало 37 нарпитовских столовых в Москве, Ленин­граде, Туле, Калуге, Ярославле. Цены в них были невысо­кими, но ассортимент блюд, качество их приготовления и система обслуживания отставляли желать лучшего. Не­удивительно, что в середине 20-х гг. была популярна шут­ка: «Я, брат, завидного здоровья человек. Я седьмой год в столовых обедаю» (Пушка. 1927. № 51. С. 7). В начале 1927 г. состоялось Первое Всесоюзное совещание по обще­ственному питанию, на нем обсуждалась задача превраще­ния дела народного питания в самостоятельную отрасль го­сударственной промышленности. Нарпитовские столовые стали теснить частные рестораны и кафе с городских улиц. В 1927 г. в СССР было более 28 тыс. заведений обществен­ного питания, принадлежавших частным владельцам, а в начале 30-х гг. — уже ни одного. Сменившее Нарпит в 1931 г. Главное управление по народному питанию носи­ло государственный характер.

Лит.: Польский, 1984.

НЕПРЕРЫВКА — в год «великого перелома» власти Рис, решили изменить и привычный календарь. Вместо семи- 4£ дневной недели в СССР согласно постановлению СНК СССР от 24 сентября 1929 г. появилась непрерывная рабочая не­деля, прозванная в просторечии «непрерывкой». Сначала это была «пятидневка»: человек четыре дня работал, на пятый — отдыхал. Но выходной был скользящим. Внутри одного предприятия получалось, что четыре пятых всего персонала постоянно находилось на работе. Это позволяло не прерывать производственный процесс на заводах, фаб­риках и стройках. Внешне количество выходных дней у населения увеличилось, но это произошло отчасти из-за сокращения праздников, в первую очередь религиозного характера. Кроме того, нарушался ритм внутрисемейного досуга, исчезали привычные встречи с друзьями: «Соби­раться вместе становилось все труднее. Обязательно кому-нибудь на другой день приходилось работать» (Скрябина, 1994. С. 80). Постановлением СНК СССР от 21 ноября 1931 г. вместо пятидневки была введена шестидневка. Скользящие выходные отменялись, а нерабочими днями объявлялись 6, 12, 18, 24 и 30-е числа каждого месяца. Установление единых выходных несколько улучшило си­туацию — семья могла теперь провести вместе свободный день. Однако полностью наладить нормальный график отдыха и работы не удалось. Эксперименты с пятидневка­ми, шестидневками и даже декадами продолжались вплоть До конца 30-х гг., пока специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. не была введе­на единая 48-часовая неделя с выходным днем в воскре­сенье.