Границы карательной парадигмы

 

Обратим внимание, что карательная парадигма касается весьма ограниченного класса ситуаций. Каждый день проис­ходят тысячи конфликтов и столкновений, но большинство из них регулируются вне зала суда, в неформальной обстановке; лишь малая часть доходит до суда. Другими словами, правосу­дие — только один из многих способов разрешения споров и обид, и обращаются к нему довольно редко.

Из тех немногих случаев, которые доходят до суда, большин­ство поступает по каналам гражданского судопроизводства. В гражданском процессе одно частное лицо противостоит друго­му частному лицу, а не государству. Государство играет роль ре­фери и арбитра. Только участники спора решают, следует ли начать процесс. И могут прекратить процесс в любой момент, как только найдут приемлемое решение своего дела.

Поскольку гражданский процесс фокусируется на решении дела, а не на лишении человека свободы или жизни, он регули­руется не так строго, как уголовный. По той же причине опре­деление и критерии виновности имеют более общий характер. В центре внимания находится мера ответственности и чувство долга, а не виновность. Следовательно, здесь реже, чем в уго­ловном процессе, принимаются решения по принципу «или - или», когда участники делятся на победителей и побежденных. В отличие от уголовных гражданские дела чаще заканчиваются решением о возмещении ущерба.

И лишь немногие конфликты доходят до уголовного судо­производства. Когда это случается, на первый план выступают совершенно иные понятия и подходы. Здесь господствует ка­рательная парадигма.

Таким образом, процент конфликтов и столкновений, под­падающих под понятие «преступления», довольно мал, и толь­ко небольшая их часть в конечном счете признается таковыми уголовным судом (4). Отбор деяний, квалифицируемых как пре­ступления, и тех, что фактически попадают в уголовный суд, более чем субъективен и относителен.

Содержание понятия «преступления» меняется в зависимо­сти от времени и места, причем часто это определяется весьма произвольно. Многие виды деяний, повлекших причинение вреда и совершаемых отдельными лицами, мы относим к пре­ступлениям, в то время как серьезный вред, наносимый про­мышленным предприятием, во внимание не принимается (хотя жертв от него бывает куда больше).

Из действий, которые можно назвать «преступными», лишь немногие становятся уголовными делами. И опять отбор мо­жет быть произвольным. Немаловажную роль играют такие факторы, как общественное положение, раса, национальность преступника и жертвы. Кроме того имеют значение приорите­ты и степень загруженности прокурора, полиции и суда.

Итак, преступлением мы считаем крайнюю форму конфлик­та и причинения вреда. Лишь некоторые из подобных ситуаций подпадают под понятие преступления, и только часть из них признается таковыми судом. С большинством же наших про­блем и конфликтов мы справляемся без помощи правосудия.

Если мы решаем, что данное действие является преступле­нием, мы начинаем описывать реальность особым образом. Эта «реальность» может и не соответствовать переживаниям участ­ников события: карательная парадигма создает собственную ре­альность. И теперь оказывается, что преступление совершено против государства, которое принимает решение о том, как сле­дует реагировать. Наказание, а не урегулирование конфликта, кажется здесь вполне приемлемым ответом. Ответственность преступника здесь рассматривается как абсолютная величина, определяемая в терминах виновности, а не обязательств. Реше­ния выносятся почти без участия жертвы и преступника. Кара­тельная парадигма берет верх, определяя наши представления о том, что может и должно быть сделано.

 

Смена парадигм

 

Представления о возможном и невозможном основаны на конструкциях, с помощью которых мы схватываем реальность. Эти конструкции могут меняться и меняются.

Томас Кун в своей знаменитой книге «Структура научных революций» отметил, что изменения в научных взглядах про­исходят как следствие серии изменений парадигм (5)*.

Одна модель или парадигма заменяет другую, провоцируя революцию в нашем видении и понимании окружающего мира. Такой механизм изменений вообще характерен для смены па­радигм.

Парадигма Птолемея, определявшая мировоззрение Запад­ного мира до семнадцатого века, вполне объясняла все наблю­даемые явления. Если ночью лежа посмотреть на небо и исполь­зовать Северную звезду как точку отсчета, мы увидим, что все звезды и планеты образуют сферу с Землей в центре, и кажется, что они вращаются. Вполне естественно, что космос представ­лялся как серия концентрических «кристальных сфер» с Зем­лей посередине.

Геоцентрическая картина вселенной согласовывалась так­же с богословскими и философскими представлениями. Чело­век считался вершиной Божественного творения, и, вполне за­кономерно, место расселения людей рассматривалось как центр вселенной.

Но были и явления, которые не вписывались в это представ­ление о мироздании. С изобретением телескопов и по мере даль­нейшего изучения неба количество таких явлений возрастало. Так, например, кометы рассекали пространство, которое по те­ории должно было быть разделено хрустальными сферами. Вы­численные расстояния оказывались ошибочными. Иногда скла­дывалось впечатление, что планеты двигались по своим орби­там в обратном направлении.

Это последнее явление, названное регрессивным движени­ем, сбивало ученых с толку, так как его трудно было объяснить, исходя из предположения, что планеты замкнуты в хрусталь­ные сферы. Ученые заключили, что планеты, по всей видимос­ти, движутся по малым орбитам внутри больших орбит. Это яв­ление было названо эпициклом. Так как постоянно обнаруживались новые явления регрессивного движения, количество от­меченных эпициклов все возрастало.

В семнадцатом веке несоответствия внутри системы Пто­лемея достигли критической массы. Одновременно с этим было сделано несколько новых открытий и разработаны новые тео­рии. Кеплер опубликовал свои «законы». Галилей предложил свои законы движения. С помощью линз нового, изобретенно­го им телескопа, он начал подробное изучение неба. Браге на­чал регулярно фиксировать движения небесных тел. Все возра­стающее количество регистрируемых явлений не вписывалось в существующую парадигму.

И тем не менее, не так-то просто было взять и перечеркнуть птолемеевское мировоззрение. Оно воплощало здравый смысл, служило нормой в течение многих веков. И было тесно связано со многими философскими и богословскими концепциями. Опровержение этой парадигмы было бы революционным и опасным. И ученые оказывались вынужденными объяснять несоответствия множеством эпициклов, на новаторов же ока­зывалось мощное давление, заставлявшее их держать свои от­крытия при себе.

Однако к началу семнадцатого века все больше и больше явлений не вписывалось в господствующую картину мира. Од­новременно ученые делали новые открытия. Исаак Ньютон сопоставил все явления и создал парадигму, которая была на­столько логичной и последовательной, что ее невозможно было не признать. Парадигма ньютонианской физики подтвердила состоятельность взглядов Коперника.

Кун отмечает, что в этой научной революции мы можем об­наружить общую схему интеллектуальных революций. Он ут­верждает, что наше понимание любого явления определяется особой парадигмой. Ведущая парадигма описывает большин­ство явлений, с которыми мы сталкиваемся; те же явления, ко­торые не вписываются, относятся к исключениям.

С течением времени, по мере того, как все больше и боль­ше явлений не вписываются в эту парадигму, выявляются не­соответствия, или аномалии*. Тем не менее, мы пытаемся ее спасти, изобретая эпициклы и реформы, которые сохраняют се целостность. Но, в конечном счете, аномалии данной мо­дели становятся ее доминирующей характеристикой, модель распадается и ее заменяют новой. Но этого не происходит, пока не возникает новая «физика». Иными словами, к этому мо­менту, чтобы сформировалось новое представление о мире, должны быть в наличии все элементы новой системы, ожида­ющие только синтеза.

Несколько лет тому назад Ренди Барнетт в интересной ста­тье высказал предположение, что нынешнее состояние нашей юстиции демонстрирует ряд симптомов смены парадигмы (6). Как и в случае с научной революцией семнадцатого века, парадигма правосудия давно начала проявлять свою несостоятельность. Несмотря на то, что уже не раз приходилось прибегать к «эпи­циклам», чтобы залатать прорехи, аномалии становятся слиш­ком очевидными и не позволяют надеяться на простые решения.

На ранней стадии действия карательной модели наказания были очень строгими. Не было разработанной системы защи­ты подсудимого от превышения власти со стороны суда, и не существовало прямой зависимости между степенью серьезно­сти преступления и наказанием. В эпоху Просвещения возникла концепция пропорционального наказания, наказание стало более рациональным и приемлемым. Эта концепция заключа­лась в том, что, если наказание будет более адекватным пре­ступлению и менее произвольным, то есть станет меньше зави­сеть от прихоти власть имущих, в нем будет больше смысла.

Тюремное заключение как форма применения пропорцио­нального наказания стало весьма популярным. Сроки заклю­чения могут меняться в зависимости от серьезности преступ­ления. Тюрьма стала рассматриваться как научно обоснован­ное, логичное наказание. В эпоху науки и рационального мыш­ления пропорциональное наказание казалось разумным спо­собом применения карательной парадигмы. Тюремные сроки стали способом «научного» применения этой концепции.

Были созданы и другие «эпициклы». Так, например, в тече­ние первой половины двадцатого века характер приговоров определяла теория реабилитации. Она внесла новый вклад в оправдание карательной модели и наказания как ответа на пре­ступление. Однако, в 1960-х гг. теория реабилитации была дис­кредитирована, и основанные на усмотрении судьи неопреде­ленные приговоры*, которые были частью этой модели обра­щения с правонарушителями, оказались забытыми. Этот «эпи­цикл» был заменен концепцией заслуженного наказания, ко­торая сосредоточивает особое внимание на обязательном и строго определенном характере наказаний. Концепция эта гос­подствует до сих пор.

Поиск альтернатив лишению свободы представляет собой новую попытку подлатать расползающуюся по швам парадиг­му: вместо поиска альтернативы наказанию как таковому речь идет лишь об альтернативных видах наказания. Предлагая но­вые виды наказания, менее дорогостоящие и более привлека­тельные, чем тюрьма, сторонники таких реформ только под­держивают существующую парадигму. Будучи лишь «эпицик­лами», эти нововведения не проблематизируют саму концеп­цию наказания. Таким образом, они оказались несостоятель­ными в решении тех проблем, для которых были предназначе­ны (например, перенаселенность тюрем).

Так, например, популярной санкцией стали приказы о на­правлении на общественные работы. Когда этот институт толь­ко вводился, предполагалось, что он возьмет на себя часть осуж­денных к лишению свободы, решив тем самым проблему пере­населенности тюрем. Фактически же он лишь породил новую форму наказания, в частности, и для тех правонарушителей, которые в ином случае могли бы избежать наказания. В наши дни электронный надзор создает новые возможности для на­казания и контроля.

Точно так же очередным «эпициклом» можно считать воз­мещение ущерба и помощь пострадавшим. В Соединенных Штатах, когда предлагаются подобные меры, во главу угла ста­вятся права жертв преступлений, в Англии основным аргумен­том становятся их потребности и благополучие. Однако, не подвергая сомнению основополагающие взгляды на роль жер­твы и государства в современном правосудии, оба подхода пы­таются решить проблему в рамках существующей парадигмы. Они признали факт существования проблемы, но не видят ее источника.

Наличие аномалий и кризис очевидны для многих. Одно­временно ведутся поиски новой «физики», нового понимания и ответа на ситуацию, которую мы называем преступлением. Возможно, почва для замены парадигмы уже подготовлена.

Как мне кажется, источником многих наших неудач явля­ются линзы, через которые мы смотрим на преступление и пра­восудие, линзы, которые суть парадигма, предопределяющая особый способ видения, конструкцию реальности. Эта пара­дигма не единственно возможная. В следующих главах я пред­ставлю обзор некоторых исторических и библейских взглядов. Наличие таковых свидетельствует о том, что наша карательная парадигма возникла относительно недавно и другие парадиг­мы возможны. Кроме того, эти взгляды могут послужить неко­торым «строительным материалом» для формирования альтер­нативной концепции.

 

 

Примечания:

(1) Lawrence Leshan and Henry Margenau, Einstein’s Space and Van Gogh's Sky: Physical Reality and Beyond (New York: Collier Books, 1982). Этот труд внес значительный вклад в тео­рию парадигм. Он оказал существенное влияние на данную главу.

(2) Leshan and Margenau, Einstein's Space, p. 150.

 

(3) Christie, «Images of Man in Modern Penal Law», Contemporary Crises: Law, Crime and Social Policy, 10, No.l (1986), 95.

 

(4) Люк Хальсман доказал это на ряде примеров. См. Louk Н.С. Hulsman «Critical Criminology and the Concept of Crime», Contemporary Crises: Law, Crime and Social Policy, 10, No. 1 (1986), pp.63-80. Сравни John R. Blad, Hans van Mastrigt and Niels A. Uildriks, eds., The Criminal Justice System as a Social Problem: An Abolitionist Perspective (Rotterdam, Netherlands: Erasmus University, 1987).

 

(5) Thomas Kuhn, The Structure of Scientific Revolutions (Chicago: University of Chicago Press, 1970).

 

(6) Randy Barnett, «Restitution: A Paradigm of Criminal Justice» in Perspectives on Crime Victims. ed. Burt Galaway and Joe Hudson (St. Louis Missouri: С. V. Mosby Co., 1981), pp. 245-261.