СООБЩЕНИЯ ЦЕЗАРЯ ОБ АГРАРНОМ СТРОЕ ГЕРМАНЦЕВ В СООТНОШЕНИИ С ДАННЫМИ НОВЕЙШИХ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Длительное время сочинения античных авторов составляли единственную основу для изучения аграрного строя германцев. Различные подходы к анализу их текстов породили два противоположных взгляда на это явление. Сторонники марковой теории находили в них свидетельства существования общины, выступавшей в качестве субъекта коллективной собственности, определявшей регламент землевладения и землепользования для своих членов.[73] Важнейшие положения этой идеи разделяли историки-марксисты.[74] Её оппоненты видели в германских аграрных отношениях господство не коллективной, а частной земельной собственности[75] и даже крупное землевладение с оброчными держаниями.[76] Поскольку обе эти основные полярные точки зрения опирались на отнюдь не бесспорные толкования одних и тех же мест из письменных памятников и к тому же инспирировались взаимно исключавшими друг друга концепциями средневекового развития, изучение проблемы оказалось в известном застое.

Новый импульс ей дали археологические изыскания последних десятилетий и, в частности, произведённые на территории Ютландии раскопки германских поселений с «древними полями». Появилась возможность сопоставить их результаты с соответствующими свидетельствами писателей – современников этих общностей и тем самым установить, насколько обоснованы бытующие в науке представления о жизни последних. Г. Янкун посвятил этому вопросу специальную статью и пришёл к выводу, что тацитовское описание быта германцев в основном подтверждается материалами археологии.[77] Но он не касался проблем аграрного строя. Сравнения материалов раскопок с сообщениями античных писателей об этом предмете оказались не столь выгодными для последних. Г. Хатт, например, считает, что археология даёт иное и более адекватное представление о германских поземельных отношениях, нежели литературные источники. Он объясняет это тем, что их авторы (Цезарь и Тацит) неправомерно распространяли имевшуюся у них информацию о мобильных южных германцах на всех представителей этого этноса, в том числе и на обитателей Ютландии, отличавшихся осёдлым образом жизни. Кроме того, по его мнению, их сведения были окрашены распространённой в Риме тенденцией идеализации варварского быта.[78] Д. Тимпе, прочитав заново ключевые тексты римских писателей, касающиеся аграрного строя германцев, высказал ряд интересных суждений, но дал очень сдержанную оценку познавательной роли этих сообщений в свете изменившегося состояния источников. По его словам, они уже не могут нести на себе те конструкции, которыми их раньше загружали. Их положительное значение ограничивается способностью отражать через своё восприятие ментальность одной из варварских общностей.[79]

Более резкий отзыв о письменных источниках в этой связи исходил от А. Я. Гуревича. «Цезарь, – пишет он, – политический деятель и полководец, был весьма далёк от намерения собрать объективную информацию в чисто познавательных целях… Археологические находки аграрного характера кладут конец длительным и продемонстрировавшим свою бесплодность спорам, связанным с истолкованиями высказываний Цезаря о германском земледелии и землепользовании. Лишь в свете реконструкции полей и поселений становится ясным, что эти высказывания не имеют под собой почвы» и «представляются продуктом риторики и политических спекуляций… дальнейшие попытки их толкования кажутся беспредметными».[80] Следовательно, по мнению А. Я. Гуревича, единственной надёжной основой для изучения аграрных отношений германцев отныне могут быть только данные археологии.

В этой связи возникает ряд вопросов: 1) Какие новые археологические факты послужили основой для столь резкого осуждения свидетельств римских писателей? 2) Насколько обосновано истолкование этих фактов? 3) Может ли археология, используя свои новейшие достижения, претендовать на статус основного источника для изучения поземельных отношений у германцев? В поисках ответов на эти вопросы рассмотрим результаты раскопок в Скербек Хеде, которые представляются типичными. Обнаруженное там «древнее поле», площадью в 100 га, западной своей стороной примыкало к болотистой долине. Остальные его границы были стёрты пашнями позднейшего времени. Расположенное на нём поселение, судя по сохранившимся остаткам четырёх рассредоточенных дворов, функционировало примерно с 100 г. до н. э., после чего оказалось заброшенным. Вскрытые там остатки жилищ бронзового века позволяют датировать начало заселения данной территории IV в. до н.э. Раскопанный массив состоял из множества участков различной конфигурации, площадь которых варьировала от 0,1 до 0,5 га. По большей части это были неправильные четырёхугольники, обращённые торцовой стороной в разные направления, которые окаймлялись широкими межевыми полосами, возвышавшимися над уровнем поля. Последние состояли из собранных на полях камней, мусора и наносов пыли. Они являлись одновременно дорогами, которые обеспечивали возделывателям доступ к своим парцеллам. Некоторые участки, в свою очередь, разделялись внутренними межами на 2-3-4 равные доли.[81]

Анализируя эту полевую структуру, производитель раскопок Г. Хатт пришёл к выводу, что данный массив, поскольку он не обнаруживает характерных для средневекового геванна признаков единообразия (расположение, конфигурация и размеры составлявших его участков), обязан своим происхождением не организованному разделу большой площади земли, а индивидуальной инициативе отдельных домохозяйств, которые в разное время, по мере необходимости, осваивали для себя на данном месте отдельные парацеллы в размерах, отвечавших их потребностям и возможностям. Такие участки находились во владении своих обитателей в течение жизни нескольких поколений, о чём свидетельствуют внутренние межи у некоторых из них, являвшиеся результатами разделов среди наследников. На таком массиве, представлявшем скопление хаотически расположенных разнородных участков, не существовало надлежащих условий для применения принудительного севооборота и осуществления земельных переделов. Следовательно, конституирующим фактором аграрных отношений являлась здесь не община как субъект коллективной земельной собственности, а деятельность семейной группы – носительницы принципов индивидуализма. Соответственно, вводимые ею в хозяйственный оборот и передававшиеся по наследству парацеллы являлись, по мнению Хата, частной собственностью, хотя и не в современном значении этого слова.[82] Признавая вслед за Хаттом принцип индивидуализма, определявший освоение земли в этих поселениях, А. Я. Гуревич, однако, не согласен с его определением введённых в хозяйственную эксплуатацию участков земли как объектов частной собственности. Германец, по его словам, составлял тогда единое целое с природой, и его отношение к обрабатываемой земле следует рассматривать не как частную собственность, а как неполную выделенность человека из системы «люди-природа».[83]

Выводы учёных о том, что обитатели поселений с «древними полями» осваивали землю путём индивидуальных заимок, вполне обоснованы.[84] И на этом основании представляется убедительной их критика представителей марковой теории за допущенное ими перенесение в германское прошлое представлений об аграрных порядках, которые господствовали в деревнях позднего средневековья (уравнительные разделы, земельные переделы, принудительный севооборот). Но нельзя не отметить, что в своей характеристике прав возделывателей «древних полей» на обрабатываемые ими парцеллы они не вышли за рамки существовавшей в науке контроверзы: коллективная – частная земельная собственность. Между тем, археологические материалы и логика исследования должны были привести их к более широкой постановке вопроса: каково было отношение германского общества к окружающему ландшафту, в пределах которого производились заимки?

На основании материалов раскопок можно заключить, что элементы первозданной природы, где протекала жизнь германцев, не рассматривались ими в качестве самостоятельной ценности и считались ничейным пространством, на которое все имели неограниченные права. Именно поэтому обитатели поселений с «древними полями» по собственной инициативе осваивали там необходимое им количество земли без каких-либо ограничений. То, что у германцев бытовали такие представления, мы узнаём из следующего сообщения Тацита: Вождь ампсивариев, оправдываясь перед полководцем Авитом за самовольный захват его племенем пустовавших земель (agros vacuos), предназначавшихся для римских воинов, но не осваивавшихся ими, заявил: «Подобно тому, как небо предназначено для богов, пустующие земли должны принадлежать всем».[85] При таком отношении к окружающей среде отторгнутая от неё заимка имела как бы двойственную природу. Сама земля («Земля – материя», по выражению Маркса) не представляла ценности для возделывателей. Такое качество она приобретала лишь после приложения к ней труда, в результате которого её можно было использовать как пашню (осушение болота, расчистки, очистка от камней и т.п.), и сохраняла его до тех пор, пока эти трудовые затраты были действенны. Приведённые соображения проясняют некоторые аспекты процесса возникновения «древних полей». На каждый обнаруженный там двор приходилось несколько десятков парцелл. Все они, естественно, не могли находиться в непрерывной обработке. Какая-то их часть, возможно преобладающая, истощив своё плодородие, была оставлена на «отдых», который мог длиться долго. Но все они при этом продолжали считаться принадлежностью соответствующих дворов. Для обитателей последних ценность залежной заимки заключалась в том, что она в своё время была очищена от камней, которые были уложены в межи и образовали дорожную сеть. Столь трудоёмкую работу уже не надо будет производить заново при возвращении соответствующего участка в обработку. Этим он выгодно отличался от равной ему площади земли из окружающего ландшафта, приведение в хозяйственную годность которой требовало ещё много усилий. В регионах, где земледельцы не вели борьбу с камнями – наследием ледникового периода, оставленная на длительный срок в залеже заимка вновь зарастала лесом.[86] Соответственно, затраченный на её превращение в пашню труд погасился. Для её освоения требовались уже новые расчистки. Поэтому она теряла свою ценность, соответственно её могли забросить и вместо неё ввести в оборот свежий участок земли, на освоение которого требовалось не намного больше усилий.[87] Приведённые соображения позволяют заключить, что права возделывателей «древних полей» на освоенные ими участки земли являются производными от специфической формы их общественного отношения к окружающей среде. И в каждом конкретном случае они выступали только как отношение к результатам своего труда, затраченного на освоение никому не принадлежавшей части природного ландшафта. Поэтому их нельзя соотносить с правами частной собственности, выражавшими отношение не только к результатам приложенного труда, но к поглотившей их «земле-матери». Такие отношения, как правило, соответствовали уже иным ценностным представлениям об окружающей природе.[88]

Материалы археологических исследований вернули учёных к неоднократно обсуждавшемуся вопросу об осёдлости германцев.[89] Тот факт, что обнаруженные археологами их поселения функционировали в течение нескольких столетий, Г. Хатт рассматривает как свидетельство осёдлости германцев, по крайней мере, в Ютландии.[90] А.Я. Гуревич на этом же основании приписывает осёдлый образ жизни всем германцам. «Жители центральной и северной Европы, – пишет он, – отнюдь не были склонны менять места жительства и земли под обработкой», а их земледелие, соответственно, «ещё в доримский период было осёдлым».[91] Эти выводы не согласуются с известными историческими фактами. Именно из Ютландии, где обнаружены «древние поля», начали свой рейд в направлении Италии кимвры и тевтоны. Оттуда же вышли гаруды и седузии (эдузии), которые под водительством Ариовиста пытались осесть на землях секванов. Вандалы и лангобарды также считаются выходцами из Ютландии.[92] Но и те поселения, непрерывное функционирование которых в течение столетий подтверждено археологией, не всегда могли служить местом обитания одного и того же этноса. Ведь отдельные германские территории, как известно, часто меняли своих обитателей. Например, изгнанные из своих sedes, узипеты и тенктеры в свою очередь захватили поселения менапиев. Истребив последних, они поселились в их домах.[93] По словам вождя ампсивариев, землю вдоль правого берега Рейна населяли некогда хамавы, после них – убаниты, которых сменили узипы. Позднее там поселились фризы, а затем уже – ампсиварии.[94] Если подобные перемены, возможность которых нельзя исключить, имели место и в поселениях с «древними полями», то археология не сможет их обнаружить своими средствами, так как формы хозяйствования одностадиальных общностей в пределах одной и той же почвенно-климатической зоны не имели существенных различий. Наконец, против сложившихся на основе материалов раскопок преувеличенных представлений об осёдлой привязанности германцев к своей среде обитания свидетельствует оставшийся без объяснения археологический факт, что все обнаруженные поселения с «древними полями» были в разное время оставлены своими обитателями. И ни одно из них не преодолело рубеж V в.

Эти и другие известные метаморфозы этнической карты Германии, а также «Великое переселение народов» составляют целую область в жизни и поведенческой активности германцев, которые не получили и не могут получить объяснения только на основе данных археологии. Следовательно, её материалы при всей их познавательной ценности не в состоянии выполнить приписываемую им роль главного, едва ли не единственного источника для воссоздания полной картины германских аграрных отношений. Соответственно, и не обосновано их противопоставление традиционным источникам. Продвижение исследовательского процесса в данном направлении требует другого: выяснения того, как соотносятся свидетельства последних о германских аграрных распорядках с позитивными результатами раскопок. Но для этого необходимо новое прочтение сочинений античных авторов.

Ограниченные возможности статьи позволяют рассмотреть в этих целях только содержащиеся в произведении Цезаря «Записки о галльской войне» (далее: «Записки») разделы, посвящённые германцам. Такой выбор объясняется тем, что данное сочинение положило начало германистике и оказало влияние на дальнейшую литературную традицию. Посвящённое войне в Галлии, оно, однако, не ограничивается описанием боевых действий, что было бы закономерно для произведения соответствующей тематической ориентации, и уделяет значительное внимание аграрным отношениям, но не галлов, как следовало бы ожидать, а германцев. В этом отклонении автора от основной сюжетной линии своего повествования следует искать ключ к пониманию самой постановки вопроса и его трактовке. При таком подходе нельзя ограничиваться толкованием избранных ключевых пассажей, непосредственно повествующих о поземельных отношениях, как это практиковала историографическая традиция. Необходимо опираться на более широкий текстологический фундамент, который может дать представление о месте интересующего нас сюжета во всей системе взглядов автора.

Присущая каждому автору субъективность – это «объективный биологический факт»[95], заключающий в себе возможности для неадекватного отображения действительности. Своё отрицательное влияние на процесс познания могут оказывать особые интересы, позиции, недостаточная компетентность и уровень мировоззрения автора. Критика источников, содержащаяся в каждом исследовании, всегда обращает внимание именно на эти обстоятельства. Но в субъективности заключены также позитивные потенции, которые не учитываются. Автор может быть заинтересован в правдивом описании конкретных событий и явлений. Уровень его компетентности может оказаться достаточно высоким для квалифицированного суждения об избранном сюжете. И, наконец, он может обладать способностью не оставаться на поверхности явлений, а проникать в их сущность. Именно эти черты, на наш взгляд, в значительной степени были присущи автору «Записок». Соответственно, категорические утверждения А.Я. Гуревича о незаинтересованности Цезаря в сборе объективной информации о германцах и о том, что его описание их быта есть продукт «риторики и политических спекуляций»[96], лишены основания. Цезарь, как справедливо заметил Дуров, являлся «слишком значительной личностью, чтобы опускаться до откровенной лжи»[97]. Сведения о германцах являлись для него как полководца не предметом праздного интереса, а разведанными о противнике, от достоверности которых, как и во всех войнах, зависит исход сражений. Поэтому он начал собирать их не в период своего консульства, и даже не в начале похода в Галлию, а только после того, как выяснилась неизбежность столкновения с Ариовистом; т.е. тогда, когда появилась практическая нужда в такой информации. Он получал её из различных источников: от галлов, являвшихся соседями германцев, от купцов, которые проникали к ним, от союзного племени убиев, выполнявшего его разведывательные поручения. К тому же он привлекал германцев в свои войска при подавлении восстания галлов, во время гражданской и александрийской войн.[98] Кроме того, он бывал на германских территориях, видел их поселения и хлебные нивы. Благодаря этому он располагал большими возможностями для личных контактов с ними и наблюдений над их образом жизни. Используя эти возможности, Цезарь мог иметь вполне достоверную информацию о противнике. Но «Записки» не являлись простым пересказом этих сведений и донесений, адресованных сенату с театра военных действий. Их опубликование отделено от галльской эпопеи автора многими годами, ознаменовавшимися гражданской войной, которая заслонила у современников впечатления от давних событий у северных границ государства. Цезарь в своём новом качестве видел в германцах уже не случайных противников, оказавшихся на пути его завоевательных рейдов, а потенциальных врагов возглавляемого им государства. Соответственно ему нужно было оценить масштабы исходившей от них опасности и под этим углом зрения переосмыслить имевшуюся в его распоряжении информацию. Эти интересы предопределили отбор факторов, расстановку акцентов и характер обобщений. Следовательно, его повествование о германцах представляет уже обработанную под определённым углом зрения информацию стратегического уровня с моментами прогноза. И при этом значении, которое он ей придавал, главная её ценность для него самого должна была заключаться в достоверности. Такая ориентация требовала от автора «Записок» не ограничиваться хроникой событий и посвятить часть своего сочинения описанию образа жизни германцев и, в частности, их аграрного строя.

В течение всей своей политической карьеры Цезарь уделял большое внимание аграрному вопросу, который со времени Гракхов приобрёл исключительную остроту в Риме. В соответствии с программой партии популяров, он добивался осуществления реформ в этой области. Будучи консулом, а затем диктатором, он наделял землёй бедных и многосемейных людей.[99] Благодаря этому Цезарь был знаком с аграрными проблемами, что позволяло ему судить о поземельных отношениях у германцев и, главное, оценить их подлинную роль в жизни этих племён.

Как полководец и политический деятель, искушённый в аграрном вопросе, Цезарь уловил главную особенность германских поземельных отношений – их органическую связь с войной. Характеризуя оказавшихся на его пути свевов, он пишет, что у них сто округов и каждый ежегодно высылает на войну по тысяче воинов. Остальные, оставаясь дома, кормят себя и их. А через год эти (последние) отправляются на войну, а те остаются дома. Благодаря этому (у них) не прерываются ни земледелие, ни интерес и практика войны.[100] Расстановка сил данного племени в момент его встречи с Цезарем точно соответствовала описанию, содержащемуся в приведённом отрывке (далее: текст «А»). Вторжение в Галлию совершала только одна его часть во главе с Ариовистом, которая, следуя регламенту, должна была вернуться в свои sedes после выполнения своих обязанностей военных наёмников у секванов. В расчёте на скорое возвращение её предводитель не взял с собой семью. Другая часть племени в это время оставалась на своей территории, выполняя обязанности земледельцев.[101] Неизвестно, было ли именно таким распределение обязанностей у других племён. Но из сообщений Цезаря явствует, что многим из них приходилось сочетать земледельческие занятия с войной. Узипеты и тенктеры, например, долго отражали нападения свевов и покинули свою территорию только тогда, когда из-за этих вторжений обрабатывать землю стало уже невозможным. Ценой больших усилий убии защитили своё местожительство от тех же свевов. В то же время отдельные отряды германцев, оставляя временно свои sedes, периодически принимали участие во внутренних конфликтах среди галлов, сражаясь на стороне галлов против римлян в составе войск Цезаря против галлов.[102] Следовательно, независимо от конкретных целей (завоевания, обороны, наёмничества), война составляла норму жизни у германцев.

Из содержания текста «А» следует: а) свевы имели постоянное место обитания; б) земледельческие и военные интересы у них уравновешивались; в) основным источником их существования являлось земледелие; г) последнее было настолько продуктивным, что обеспечивало пропитание не только самих возделывателей, но и семей отправившихся на войну. Но в этой же главе приводятся и другие сведения о свевах, которые не вполне согласуются с текстом «А» и вытекающими из его содержания выводами. «У них, – значится в ней, – нет выделенных в частное владение земельных участков. И им нельзя оставаться на одном месте больше года. Живут они не столько за счёт хлеба, сколько и главным образом за счёт молока и скота: они много охотятся».[103] В этом отрывке (далее: текст «Б») те же самые свевы выступают уже в ином облике. Оказывается: а) у них не было постоянной территории обитания, и они должны были всем племенем менять место жительства ежегодно; б) основным источником их существования являлось не земледелие, а скотоводство и охота.

Идея текста «Б» воспроизводится со значительно большими подробностями в 22-й главе шестой книги в качестве характеристики не одного племени, а всех германцев. Причем они включены там в иной контекст и созвучны с содержанием данной главы и смежных глав.

Сама 22-я глава обнаруживает и другие контрасты с текстом «А» свевского экскурса. Если он создаёт впечатление сбалансированности интересов у свевов между земледелием и войной, то 22-я глава в категорической форме утверждает, что для всех германцев характерно приоритетное отношение к войне. Из текста «А» следует, что земледелие свевов, будучи основным их производительным занятием, способно было создать прибавочный продукт. 22-я глава характеризует всех германцев как общество, которое не проявляет усердия к земледельческим занятиям и живёт за счёт продуктов скотоводства. В силу указанных обстоятельств содержание 22-й главы шестой книги нуждается в подробном анализе.

Выраженная в ней мысль о характере германского земледелия приводится в другой главе той же книги. Объясняя причины, побудившие его воздержаться от дальнейшего преследования германцев за Рейном, Цезарь сослался на их недостаточное усердие к земледелию[104], из-за которого нельзя рассчитывать на обеспечение войск провиантом в глубине германских областей. Некоторые учёные на основании этого сообщения считают, что Цезарь преднамеренно очернял германскую агрикультуру в целях самооправдания за упущенные возможности завоевать внутреннюю Германию.[105] И, следовательно, отсюда берёт начало его отрицательное отношение к германскому земледелию, которое он выразил в 22-й главе. Не исключено, что приведённая выше ссылка Цезаря, являвшаяся, очевидно, первоисточником его идея о германском земледелии, была им включена в одно из оперативных донесений сенату именно с этой целью. Но в период написания «Записок» он вряд ли нуждался в таком оправдании. Целевое назначение данной идеи следует искать не в этом тексте, а в 22-й главе, где она, включённая в иной контекст, несёт на себе другую – значительно большую по своим масштабам смысловую нагрузку.

В отличие от Тацита[106], Цезарь ничего не сообщает о самой агрикультуре, возможности которой он оценивает столь невысоко. Его негативная оценка относится не к системе земледелия, не к формам его ведения, а исключительно к отношению германцев к этой области их деятельности. «Они, – пишет он, – не усердствуют в занятиях земледелием, большая часть их пищи состоит из молока, сыра и мяса».[107] Такая форма оценки становится понятной, если сопоставить этот отрывок с содержанием предшествующей главы. Там значится: «Вся их (германцев) жизнь проходит в охоте, военных упражнениях, с раннего детства они стараются приучить себя к тяготам суровой жизни».[108] Приведённые тексты из обеих глав представляют единую мысль о жизненных приоритетах германцев, суть которых сводится к следующему: они (германцы) пренебрежительно относились к земледелию из-за того, что их интересы были сосредоточены в сфере войны.[109] Да и как они могли уделять должное внимание полевым работам, если в перерывах между военными походами они проводят всё время в военных упражнениях или охоте. Такое отношение к земледелию не отражалось на их благосостоянии, ибо они питались главным образом продуктами скотоводства и охотничьими трофеями.

Развивая эту мысль, Цезарь переходит к описанию их практики освоения земли. И то, что он сообщает, находится в противоречии с соответствующими данными археологии. «Никто из них (германцев), – пишет он, – не имеет в (постоянном) личном владении земельных участков с точно установленными границами».[110] Землю ежегодно распределяли должностные лица, именуемые magistratus ac principes. О том, кого Цезарь в данном случае имел в виду, мы узнаём из следующей главы той же книги: «Когда сообщество (civitas) ведёт наступательную или оборонительную войну, (на это время) избираются magistratus, выполняющие обязанности военачальников, которым принадлежит право распоряжаться жизнью и смертью. В мирное время (таких) общих magistratus у них нет».[111] Управляют тогда старейшины отдельных областей (principes), которые «творят суд и улаживают споры среди своих людей».[112] Следовательно, в лице magistratus Цезарь видел военных вождей, неограниченная власть которых распространялась на целую общность, но только на время войны. Principes, по его определению, являлись функционерами низшего ранга – старейшинами, обладающими правами административной и судебной власти постоянно, но в ограниченных территориальных рамках. Если же распределение земли осуществлялось при участии magistratus, которые, судя по месту их упоминания в тексте, играли в этом первенствующую роль, значит это были не обычные разделы, которые могли происходить в мирное время, а только такие, какие имели место в период военных действий и в связи с ними.

О том, кто распоряжался землёй в мирное время можно заключить из следующего сообщения: узипетам и тенктерам, обратившимся с просьбой дать землю для поселения, Цезарь посоветовал разместиться на территории убиев с тем, чтобы вместе с ними отражать нападения свевов. Но те предпочли оставаться на землях, захваченных у галлов. Однако, узнав о том, что Цезарь направил против них свои войска, они попросили его задержаться и дать им время для запроса у старейшин (principes) и сената (senatus) убиев согласия на переселение.[113] Следовательно, именно эти должностные лица без участия magistratus могли решить вопрос о допущении в пределы своих sedes многочисленное население двух племён. И они же, разумеется, должны были ведать (без участия военных вождей) распределением земли среди своих людей в мирное время, если бы такая практика у них бытовала.

Рассмотрим этот же порядок с другой стороны. Кто и как получал землю при упомянутых разделах? В тексте значится следующее: Должностные лица дают землю gentibus cognationibusque hominum qui tumuna coierunt. По мнению советских учёных, здесь имел место отвод земли «родам и группам живущих вместе родственников».[114] Хатт трактует это место как раздачу земли общинам или семейным группам[115]. Тимпе обнаруживает среди её получателей даже три коллективных субъекта: общины, родовые группы и другие объединения.[116] Приведённый выше отрывок, на наш взгляд, следует читать иначе. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что указанная в нём иерархия получателей земли соответствует порядку перечисления по рангам должностных лиц, производивших её разделы. Помещённым там на первое место самым значительным функционерам – военным вождям соответствуют в списке наиболее крупные общности – gentes.Этим термином Цезарь везде обозначал племена.[117] Второе место в ряду распределителей земли занимают должностные лица низшего ранга – старейшины. Им соответствуют среди получателей малые группы – родовые объединения. Но текст не содержит никаких намёков на их совместное проживание. Наоборот, выражение cognationibusque hominum qui tum una coierunt скорее всего имеет в виду родственников, которые обычно жили отдельно и собирались вместе только при разделах для получения земли в одном месте.

Весь этот текст, соответственно, читается следующим образом: «Военные вожди и старейшины (племён) отводят ежегодно, где и сколько найдут нужным, землю племенам и группам родственников, которые тогда (во время разделов для этой цели) сходятся».[118] В данном случае имелась в виду не земля окружающего ландшафта, подлежащая хозяйственному освоению в местах постоянного проживания племён, а завоёванная территория, где соответствующим общностям предстояло расселиться. Раздел был многостепенным. Военный вождь отводил каждому из союзных племён территорию для поселения. Их старейшины, в свою очередь, распределяли выданную им землю среди подчинённых им родовых групп. Выяснение того, как уже последние распоряжались ею, выходило за рамки интересов Цезаря. Наглядной моделью для воспроизведённого им сценария могла служить неудачная попытка свевов и их союзников во главе с Ариовистом освоить земли секванов. И, как правильно заметил Хатт, другого способа водвориться на завоёванной территории у них не могло быть.[119]

Такое прочтение 22-й главы частично устраняет противоречие между её содержанием и данными археологии. В обоих этих источниках, оказывается, идёт речь о разных, не исключающих друг друга явлениях. Порядок освоения земли, о котором повествует Цезарь, – это эпизодический акт раздела только захваченных в результате военно-переселенческого движения угодий. Он существенно отличался от тех форм её освоения, которые вели к образованию «древних полей», являющихся более или менее регулярным введением в хозяйственный оборот доступных элементов окружающего ландшафта. Противоречия сохраняются по следующему вопросу. Глава 22 сообщает, что земельные разделы в указанном порядке производились сроком на один год, по истечении которого её получатели принуждались к переходу на другое место.[120] Благодаря этому германские домохозяйства не могли располагать постоянно одними и теми же участками земли. Произведённые раскопки, как показано выше, засвидетельствовали относительно длительный период пребывания германцев на одном месте и ясно выраженное индивидуальное землевладение. Эта часть сообщения Цезаря представляется не вполне правдоподобной по ряду соображений. Во-первых, она противоречит другим местам его повествования. Возможно ли допустить, что люди, занятые систематически военными тренировками и (хотя без особого усердия) обработкой земли, а следовательно, привязанные к ней до снятия урожая, способны ещё в том же году переехать на другое место, построить там жилище, создать запасы кормов на длительный зимний период с тем, чтобы через год оставить и это место жительства? Во-вторых, если видеть в этом сообщении модель военно-переселенческого движения, то таковые все же происходили отнюдь не ежегодно. К тому же не все германские племена вели успешные войны, позволявшие им овладеть чужими землями. Что же побудило Цезаря включить в своё повествование столь неправдоподобное сообщение? Постараемся в этом разобраться.

По всей видимости, он сам понимал, что его читатели – образованные люди, знающие толк в сельском хозяйстве, отнесутся с недоверием к этому сообщению. И он счёл нужным, в целях его обоснования, привести ряд соображений, которые, якобы, исходили от самих германцев. По их словам, пишет Цезарь: «такой порядок (т.е. принудительное ежегодное перемещение) не даёт прельститься осёдлым образом жизни и променять войну на земледельческие работы, благодаря ему никто не стремится к расширению своих владений, более могущественные не сгоняют (с земли) более слабых – и никто не посвящает много забот постройке жилищ для защиты от зноя и холода, (наконец, этот порядок) препятствует возникновению жадности до денег, из-за которых происходят партийные распри, и помогает поддерживать спокойствие в простом народе ощущением равенства его с самыми могущественными людьми».[121]

Эта аргументация состоит из идей различного происхождения. Мотив сохранения приоритетного отношения к войне мог быть действительно навеян Цезарю германскими собеседниками. Но в то же время он мог явиться результатом его личных впечатлений, сложившихся на основе наблюдений за поведением данных племён.[122] Но одно это соображение, хотя оно имело вполне реальную основу, ещё не могло убедить римлян, считавших земледелие наиболее престижным занятием. Поэтому Цезарь стремится усилить свою аргументацию другими доводами. С этой целью он обращается к распространённой тогда, но не сохранившейся до нашего времени литературе, в которой германцы отождествлялись с номадами. Она, очевидно послужила ему источником для характеристики германцев как общностей, живущих главным образом за счёт скота, не проявляющих заботы о надёжных жилищах и часто меняющих своё место жительства.[123]

Не германского происхождения и другие доводы Цезаря. Люди, которые, по его словам, не знали частного земледелия, не могли иметь представления о жажде к расширению своих владений и о роковых последствиях этой страсти. И, обходясь без денежного обращения, они не могли знать о социально-политических последствиях жадности к деньгам. Упоминая об этих хорошо известных его читателям явлениях, Цезарь стремился убедить их в том, что неоправданные с хозяйственной точки зрения ежегодные перемещения имели определённый смысл. Они предотвращали возникновение в германском обществе характерных для Рима пороков. Эта идея действительно была созвучна распространённой среди его современников тенденции идеализации варварского общества и поэтому выигрывала в своей убедительности.

Столь настойчивое стремление Цезаря обосновать идею о ежегодных перемещениях германцев не являлось случайностью. Она связывала его мысли об особенностях их аграрного строя и придавала им характер цельного построения нижеследующего содержания: направляемая должностными лицами ежегодная передислокация не позволяла германским домохозяйствам постоянно располагать одними и теми же участками земли. Поэтому у них не могло сложиться частное землевладение, а ежегодно оставляемые земли не могли быть предметом особых забот со стороны возделывателей. Такие порядки обусловливали постоянную зависимость членов германского общества от военных вождей и старейшин, которые ежегодно определяли размеры и расположение наделов для каждой малой группы. При ежегодных перемещениях основным источником существования германцев должен был стать скот, сопровождавший своих хозяев при каждом переходе на новое место. Всё это вместе взятое позволяло германцам сохранять высокую боеспособность и с оружием в руках завоёвывать земли для новых перемещений.

Нет никаких оснований считать, что, создавая это логическое построение, Цезарь стремился оправдать свою былую политику в Галлии или напомнить современникам о своих победах столь сильным противником. Как правильно заметил Тим