ГАИ, КОТОРОЕ НЕ ПЕРЕИМЕНОВАЛИ(глуховатая глухомань) Ёлки палки – лес густой Ёлок много – палки ни одной.
Каждый задумывался над вопросом, кто раньше, айсберг или Титаник? Я был географически правым. И политически левым. Левее Сахалина. Но как же несовершенна география - Англия западная страна Европы. А если приглядеться, то она расположена справа, а Титаник слева. А теперь о нашей географии: служили мы в глухомани, 36 километров от посёлка Ромны. Ромны – глуховатый городишко, каких на Руси тысячи. А прославился он тем, что там родился Пинхас Моисеевич Ру́тенберг, который в свою очередь прославился тем, что убил попа Гапона. Да-да, того древнего священника, которого при советской власти изображали глубоким старцем, хотя на момент, когда Рутенберг стукнул попа палкой по православному лбу, тому едва стукнуло 36 лет. Сначала Пинхас Моисеевич хотел 36 раз ударить в лоб по количеству игральных карт, дабы окончательно запутать следствие. Но, когда после первого щелчка поп Гапон подпрыгнул до потолка, сын купца второй гильдии Моисея Рутенберга Пинхас впервые почувствовал себя работником. Как в пушкинской сказке о Балде он с трёх ударов справился с попом. Прошли годы. Сейчас Гапону исполнилось бы 114 лет. Нет Гапона. Нет Пинхаса Рутенберга. Есть Ромны, и есть мы, которые служим в 36 километрах от этого бесславно прославленного места. Километров ровно столько, сколько Гапону было лет. Ровно столько сколько раз Пинхас хотел ударить попу по лбу, столько, сколько игральных карт в колоде. Нам сейчас не до игр, ибо мы служим в 36 километрах от посёлка Ромны. Здесь глухомань и сексуальная обделённость. Здесь много ёлок и нет тёлок. Совсем. А вот в самих Ромнах они есть. Поговаривали даже, что там один ефрейтор триппер подхватил. Особист Знаменщиков из Первого отдела, который по долгу службы знал всё, подробно описал эту постельную сцену: во время ебли голосистая зазноба похотливого воина вдруг запела: «Эх, дубинушка ухнем. Эх, родимая, сама пойдёт…». После чего ефрейтор подхватил песню и триппер… Пение и пенис – одна буква, а какие разные эмоции. У нас никаких эмоций, зато много сосен. Много сосен и ни одной соски. У нас секта одиночек-дрочильщиков. Сектанты без секса. Нам оставалось лишь романтическое воображение, намазанное на повышенный порог чувствительности. Романтика и онанизм: вот две составляющие романтичес-кого онанизма. Романтика – плод воображения и бессмысленных пробуксовок, ведущих к достижению полового удовлетворения. Романтика - извилистый путь плутавшего лабиринта. Азимут Ариадны. Кратчайшее ведёт к выходу «ИЗ» к входу «В» без излишеств и чрезмерных энергозатрат. Онанизм – нравственное проникновение з а нятых и стеснительных. Это их незыблемый уголок безнравствен-ной тайны. Онанизм - трепетная дрожь возбуждения от аскезы спартанского воздержания. Онанизм и романтика: вот две составляющие романтического онанизма, главное, не обкончаться, как Роми Шнайдер под Аленом Делоном. От нас в ближайшей деревне, которая находилась в семи километрах от нашей части, жили 2 древние бабки. Ровесницы попа Гапона. Впрочем, это даже деревенькой нельзя назвать. Ни кола – два двора: хутор Гаи. К автоинспекции это не имеет никакого отношения: в переводе с украинского Гаи означает «Сады». При царизме зажиточная, при сталинизме раскулаченная на Соловки. Даже в 40-е годы, когда жизнь в деревнях бурлила, в хуторке Гаи, опережая полвека, стояли нес-колько покосившихся изб (унылая картина села 21-го века). Во время войны, даже немцы здесь не останавливались на постой, толи из-за подбоченившихся со всех сторон, начинающих пугать своей партизанщиной, лесов, толи от убогости жилища. Если от этого «оплота цивилизации» отмерять ещё 10 000 шагов вглубь леса, то попадёте прямиком к нашей воинской части. Ни на карте, ни из космоса увидеть её не представляется возможным, хотя космический адрес всё же есть: 013-ая в тентуре слева от Большой Медведицы ВЫХОД В ОТКРЫТЫЙ КОСМОС
День рождения праздник достаточно крут, и служба в армии не отменяет его празднества. Мы все прикладывались к пузырю, но к мочевому это не имеет отношения, и посему, когда у новоиспечённого дедушки Юры Чернявского на носу повис 20-летний юбилей, то на военном совете в Гаях постановили, что мы с Лёхой Дудниковым пойдём на добычу бухача. Фазаны – глупые птицы, иначе какого хрена мы попёрли в самоход, находясь на боевом дежурстве. Но, именно этот факт нам и показался наиболее безопасным, мол, если удастся выбраться из-под земли, то нас не хватятся. А то, что за это нам грозит тюрьма, нас совершенно не пугало. Что ждать от 19-летних ребят, когда у тебя полная жопа героизма и фазанского похуизма. Притягивающая опасность – как дети к спичкам. Глупость фазана, как содержимое цилиндра фокусника: шарики, ленточки, платочки, и в конце заячьи уши. Глупо ждать улучшения от глупцов, потому мы каждую здравую мысль считали каверзой занудных догматиков и экклезиастов нравоучения. В клуб завезли американский фильм «Челюсти». Бывало, что в часть попадали фильмы, которые даже на гражданке не доводилось посмотреть. В отличие от советской киноленты «Челюсти в стакане», это был лёгкий фильм с налётом интеллекта, житейской философии и зубастых спецэффектов. Жаль, что опять приходится заступать на смену. Я пропустил все значимые и яркие моменты, которые могли произойти в казарме, начиная с Нового года, кончая даже такой малостью, как редкий фильм…
…Наступила суббота – относительно свободный от офицеров день в казарме, не говоря уже о подземелье. В урочный час мы свинчиваем из-под земли в опорожнён-ных баках для жратвы. Мы были чем-то средним между джентльменами удачи и узниками замка Иф. Оказавшись наверху, мы ловко перемахнули через колючку и, сплюнув через плечо, двинулись в направле-нии, которые нам показали опытные деды, наставляя: «Возьмёте пяток пузырей, только не мыльных». Обогнув озеро, мы перешли на бег. В камышах высохшего болота зашуршали гадюки. Утро беременное рассветом. Пёстрые луга шепчут пёстрыми звуками. Пёстрые бабочки с крыльями птиц. Поля и луга в радости одеваются цветами и травами Жёлтые одуванчики сплелись в венок целомудрия, и улыбаются нам через цветение ромашки. Лисы хитростью нежатся, ежи в валежнике лижутся, ворон мудрит на ветке, считая свою песнь важнее трели соловья. Маршрут в лесу раненой волчицей помечен и извивается тропой гадюки. Лес спасёт от мелкого дождя, плотно прижавшись плечами, но лишь Молния знает, как росло каждое деревце
|
