Летописное сказание

Напомним, события, изложенные в летописных сказаниях, относятся к дохристианскому периоду Руси. К сказаниям о княжеской смерти, по ереминской классификации, принадлежат повествования о смерти Аскольда и Дира (882 год), Вещего Олега (912 год), истории убийства древлянами Игоря (945 год), печенегами Святослава (972 год), а также повествования об убийстве Олега и Ярополка Святославичей (977 и 980 годы). Главные герои этих текстов – язычники, что не позволяет книжнику характеризовать их в соответствии с христианской моралью: «Критерии оценки поступков князей дохристианского времени иные, нежели при оценке христиан. <…> Поведение человека дохристианского времени судится не по христианской, а по дохристианской же морали» [Ранчин 2007; 145]. И все же в двух сказаниях различимо стремление повествователей к христианской интерпретации событий. На них мы и остановимся. Наиболее очевидным это стремление представлено в сказании об убийстве Ярополка, где характеристика княжеских врагов строится на ветхозаветном центоне. Примечательным в этом отношении является также сказание о смерти Вещего Олега: это единственное сказание, содержащее плач над телом погибшего князя, в то время как плач встречается во многих княжеских некрологах, где выступает в качестве имплицитной характеристики благочестивого князя-христианина. Каким же предстает в сказании князь-язычник, которого народ оплакивал «ïëà÷åìú âåëèêîìú» [29]? Что представляет собой его смерть? Что она знаменует?

Отмечая в сказании о смерти Олега мотивы и образы волшебной сказки, исследовательница М. Виролайнен[21] предлагает интерпретировать смерть князя исходя из его отношений с конем. Фольклорный конь – это чудесный помощник, именно с его помощью герой совершает свои подвиги. Традиционным фольклорным мотивом является добывание невесты, осуществленное также с помощью коня. А вслед за Виролайнен напомним, что, согласно «Степенной книге» и другим источникам, именно Олег привел Игорю невесту, которой была Ольга; выходит «именно Олег обеспечил то русское будущее, которое связано» с ней [Виролайнен, 2003; 76]. Но сказочный герой никогда не отказывается от своего коня, «никогда не выбирает ту дорогу, на которой ему предсказано» его потерять [там же, 79]. В сказании об Олеге мы сталкиваемся с обратной ситуацией. Князь отрекается от своего помощника. Так, в тексте сказания конь по отношению к Олегу несколько раз определяется местоимением «свой», но всегда повествователем, который рассказывает о том, что Олег «ïîì#íó… êîíü ñâîè» [28, 29]; единожды волхв, предсказывающий Олегу смерть от коня, характеризует коня эпитетом «любимый». Сам же князь отрекается от своего чудесного помощника, надеясь избежать таким образом смерти, отказывается от его помощи и, более того, смеется над ним, уже мертвым: «^ ñåãî ëè ëúáà ñìåðòü ìíh âç#òè» [29]. Олег наступает на череп коня, что Виролайнен трактует как «оскорбление предка» [Виролайнен, 2003; 80], незамедлительно влекущую за собой расплату. Итак, Олег нарушает правила «магического» поведения, принимает смерть от «попранных» предков, наделивших его магическими качествами» [там же, 82]. Такое «самоистребление … родовой силы» [там же] тем не менее предопределено и позитивно для русской истории: с уходом Олега начинается новая для Руси эпоха, и открывает ее Ольга, введенная в киевскую историю именно Олегом. Следовательно, смерть Олега знаменует переход русской истории от языческой, «магической» культуры в культуру православного христианства[22].

Мотив пренебрежения «святыней», которой с оговорками можно назвать череп любимого княжеского коня, провоцирует корреляционные отношения между анализируемым сказанием и рассказом о смерти Владимира Галицкого (1152 год), подробный разговор о котором мы будем вести ниже. Лишая крест символического значения и воспринимая его как бытовую вещь, Владимир Галицкий, преступивший крестное целование, позволяет пренебрежительное высказывание в адрес главной христианской святыни, называя ее «êðåñòåöü ìàëûè» [462]. За этим незамедлительно следует наказание: смерть. Но значения смерти двоих князей прямо противоположны: в то время как смерть Олега предопределена и связана с отказом Руси от языческой «магической» традиции, то Владимир Галицкий наказан смертью за то, что «отказался» от креста как христианского символа.

1.1. Сказание о убиении Ярополка Святославича. Как мы уже отмечали, летописным сказанием о княжеской смерти, где поступки героев-язычников интерпретируются с позиции христианской морали, является повествование о Ярополке Святославиче, помещенное в «Повести временных лет» под 980 годом. Убийство Ярополка Святославича устроил его брат Владимир. В сказании книжник заостряет внимание на теме преданности слуги своему князю. Именно Блуда, слугу Ярополка, обвиняет автор в убийстве последнего[23]. Этой теме подчинена и система персонажей произведения.

В тексте две пары персонажей: двое враждующих князей, Владимир и Ярополк, и двое слуг Ярополка, Блуд и Варяжко. Ярополк – жертва Владимира. Когда мы будем говорить о стилистических особенностях повестей о княжеской смерти и некоторых рассказов о смерти благочестивых князей, мы отметим агиографический элемент в таких произведениях как основополагающий. Панегирик умершему/убитому князю создается с помощью введения в ткань текста характеристик имплицитных (например, описание прекрасных церквей, возведенных при правлении этого князя) или эксплицитных (использование, например, эпитетов, создающих образ князя-христианина, прекрасного как внешне, так и душевно). Ярополк, язычник, таких характеристик иметь не может. Описаний Ярополка в рассказе вообще нет. В повести о княжеской смерти, в том случае, если князь убит, приводится характеристика его врагов, жестоких и неправедных. В данном тексте замысливший убийство князь Владимир не описывается и не характеризуется. Как и Ярополк, он язычник. Более того, в разговоре с Блудом он называет причину, в соответствии с которой вынужден убить брата: «íå " áî ïî÷àëú áðàòüþ áèòè íî wíú àçú æå òîãî îóáî"õúñ#» [64][24]. Сам книжник в убийстве Ярополка обвиняет его слугу. Тем не менее в двух аспектах Владимир противопоставлен Ярополку-жертве: Владимир начинает действовать в открытом пространстве: «è ñòî"øå Âîëîäèìèðú wáðûâñ# íà Äîðîãîæè÷i ìåæè Äîðîãîæè÷åìú è Êàïè÷åìú». Ярополк же «çàòâîðèñ# … âú Êèåâh» [там же]. Позже, в повестях и рассказах об убийстве благонравных христиан-князей, мы увидим последовательное использование открытого пространства, характерного для действий княжеских врагов, и использование закрытого пространства, характеризующего князя-жертву. Например, в Повести о убиении Борисове или в Повести об убиении Игоря Ольговича убийцы князей, чужие им как грешники праведным, оказываются за пределами княжеского пространства, то есть вне мира их добродетели[25].

Еще одной чертой антитезы между заговорщиками и жертвой в повестях является активность убийц, выраженная обилием кинетических глаголов, и бездействие жертвы, в минуту угрозы предпочитающей молиться. В сказании о смерти Ярополка часто встречаются глаголы движения. Однако здесь они характеризуют как действия Владимира (несколько случаев использования форм «придти», «войти», «ходить», «стоять»), так и действия Ярополка (несколько случаев употребления форм глагола «стоять», «прийти», «избегать» (в значении «бегать»), «полезть». Последний глагол обозначает последнее действие, совершенное князем). Далее мы увидим, что большинство действий обоих князей вызваны речью Блуда. Но если Ярополк совершает только ответные действия, то изначально деятельность Владимира, вызвавшая деятельность Блуда, выражена контактным расположением глаголов движения «ïîèäå – ïðèäå» [там же].

Вторая пара персонажей, слуги Ярополка, также построена на противопоставлении. Варяжко и Блуд ведут себя по отношению к своему господину противоположным образом. Блуд предает князя, вступая в сговор с Владимиром, Варяжко, напротив, пытается его спасти. Действия Блуда связаны с речевым влиянием на Ярополка: он ему лжет, устраивая его убийство. Послушав Владимира (он обещает: «Àùå îóáüþ áðàòà ñâîåãî èìhòè ò# íà÷íó âú wòöà ìhñòî ñâîåãî è ìíîãy ÷åñòü âîçìåøè ^ ìåíå» [там же]), Блуд отвечает: «Àçú áóäó» [там же]. Ответ слуги вызывает авторское отступление о влиянии лести. Это отступление, замедляющее развитие сюжета в рассказе, состоит из ряда маркированных цитат из Псалтири, прерывающихся собственно авторскими комментариями. Открывается этот фрагмент высказыванием «W çëà" ëhñòü ÷ëîâh÷üñêà"». Далее повествователь приводит цитату из псалма Давида: «ßäûè õëháú ìîè âúçâåëè÷èëú åñòü íà ì# ëhñòü» (Пс.40:10). Позже этой цитатой воспользуется книжник в Повести о убиении Андрея Боголюбского. Князь произносит в адрес своих слуг-убийц: «Áîãú ^ìüñòèòü âû è ìîè õëháú» [587]. Здесь Андрей Боголюбский ассоциирует себя с Христом (ср: «Но да сбудется Писание: «ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою»» (Ин. 13:18)). Книжник в сказании об убийстве Ярополка не позволяет своему герою произносить соответствующую реплику, поскольку Ярополк – язычник. Андрей же как страстотерпец и христианин самостоятельно цитирует Христа, причем не маркируя цитату. Таким образом, нельзя говорить о том, что соответствующая цитата из Псалтири характеризует Ярополка как страстотерпца, но она ставит его в один ряд с героем повести, страстотерпцем Андреем Боголюбским, а Блуда и убийц Андрея сравнивает с Иудой, поскольку именно его подразумевает Христос.

Далее повествователь в сказании о Ярополке комментирует положение Блуда: «Ñü qáî ëóêîâàøå íà êí#ç# ëhñòüþ» [64], – замечает книжник, предвосхищая последующее повествование об обманных речах Блуда к Ярополку. Повествователь продолжает цитировать Давида: «àêè "çûêû ñâîèìè ëüùàõó ñóäè èìú Áîæå äà ^ïàäóòú ^ ìûñëèè ñâîèõú ïî ìíîæüñòâó íå÷òü" èçúðèíè " "êî ïðîãíhâàøà ò# Ãîñïîäè» (Пс. 5:10-11). È ïàêû òîæ ðå÷å Äàâûäú мóæè êðîâè ëüñòèâè íå ïðèïëîâ#òú äüíèè ñâîèõú» (Пс. 54:24) [64-65], – цитирует повествователь, говоря о неизбежном наказании, ожидающем князеубийцу. Отметим, книжник, выбирая цитаты, в которых многократно звучат слова с корнем «лесть», акцентирует внимание читателя на Блуде как на лжеце, это основная его характеристика, которая развивается в завершающем авторское отступление обобщении. Приведем это обобщение:

1Ñå åñòü ñâhòú çîëú åæå ñâhùåâàþòü ñâhòú íà êðîâîïðîëèòüå

2òî ñóòü íåèñòîâèè èæå ïðèèìúøå ^ êí#ç# ñâîåãî èëè ^ ãîñïîäèíà ÷åñòü è äàðû òè ìûñë#òú w ãëàâh êí#ç# ñâîåãî íà ïîãóáëåíüå,

3ãîðüøå ñóòü òàêîâèè áhñîâú [там же].

Эпитеты «çîëú» и «íåèñòîâèè» образуют синтаксический параллелизм. Если эпитет «çîëú» относится к обобщенной ситуации, он характеризует тех, кто замышляет «кровопролитие», то эпитет «íåèñòîâèè» конкретизирует ситуацию, характеризуя неблагодарных слуг, замысливших убийство своего господина. В словаре русского языка XI-XVII веков среди прочих значений слова «неистовый» есть и такое толкование, как «лживый, бесчестный», и применяется оно как раз к анализируемому нами фрагменту [СлРЯ: вып.11, 1986; 145]. Следовательно, книжник в сказании настойчиво продолжает убеждать читателя в том, что ложь Блуда стала причиной смерти князя. И именно это делает Блуда похожим на предателя Иуду. Но в словаре Срезневского в той же самой ситуации лексема «неистовый» толкуется и как «жестокий». Такой спектр отрицательных черт врагов Ярополка ничему не противопоставлен. Положительных характеристик, впрочем, как и отрицательных, Ярополка нет. Между тем и «злые», и «неистовые» сравниваются с бесами, они оказываются хуже «бесов». Повествователь не уточняет чем, собственно, «злые и неистовии» хуже бесов. Та часть Повести о убиении Борисове, что посвящена убийству Бориса, завершается рассуждением об ангелах и бесах, где сказано, что «àíãåëú áî i ÷åëîâåêó çëà íå ñòâîð#òü… à áhñè íà çëîå âñåãäà ëîâ#òü» [121]. И далее

1Çîëú ÷åëîâåêú òùèòüñ# íà çëîå íå õóæü åñòü áhñà

2áhñè áî áî"òüñ# Áîãà à çîëú ÷åëîâåêú è Áîãà ñ# áîèòü íè ÷åëîâåêú ñòûäèòüñ#

3áhñè áî êðåñòà Ãîñïîäí# áî"òüñ# à çîëú ÷åëîâåêú íè êðåñòà áîèòüñ# [там же].

Этот фрагмент представляет собой развернутое сравнение «злых» с бесами. В отличие от нераспространенного сравнения в сказании об убийстве Ярополка, используя синтаксический параллелизм, антитезу, книжник в Повести о убиении Борисове в этом фрагменте проводит основания для сравнения злых людей с бесами: это стыд перед человеком и страх перед Богом. Причем страх перед Богом книжник маркирует, четырежды употребив глагол «бояться». Очевидно, антитезы между ангелами и бесами, а также речи о страхе перед Господом и символе креста не могло быть в ситуации с характеристикой Блуда. Следовательно, мы вновь встречаемся с тем, что тот же, что и в летописном сказании, элемент в повести о княжеской смерти интерпретируется в соответствии с христианской позицией. Между тем важно (особенно для понимания образа княжеских убийц в повестях о княжеской смерти), что для характеристики врагов Ярополка, живущих в языческом мире, и врагов Бориса, живущих в христианском мире, используется одно слово – «бесы». Таким образом, зло, с точки зрения средневекового книжника, остается злом в любом случае.

Далее сказание о смерти Ярополка возвращается к конкретному примеру Блуда: «ßêî æå è Áëóäú ïðåäàñòü êí#ç# ñâîåãî ïðièìú ^ íåãî ÷åñòè ìíîãû ñü áî áûñòü ïîâèíåíú êðîâè òîè» [65], – заключает повествователь. Таким образом, данное авторское отступление направлено на характеристику отрицательного персонажа сказания: употребляются эпитеты «çîëú» и «íåèñòîâèè», связанные с качествами Блуда, прямо обвиняемого книжником в смерти князя, в целом, в сказании несколько раз употребляется слово «лесть» и его формы.

Авторское отступление отделяет ту часть сказания, где рассказывается о замысле убийства, от части, где этот замысел воплощается. Книжник подчеркивает, что Блуд предпочитает действовать обманом: «Áëóäú æå íå âúçìîãú êàêî áû è ïîãóáèòè çàìûñëè ëhñòüþ…» [там же]. Часть сказания, описывающая убийство князя, построена таким образом, что речевая деятельность Блуда, направленная в сторону Ярополка, чередуется с ответными физическими «движениями» Ярополка и Владимира:

1.Ðå÷å æå Áëóäú ßðîïîëêó Êèÿíh ñëþòñ# êú Âîëîäèìèðþ ãëàãîëþùå ïðèñòóïàè êú ãîðîäó áðàíüþ "êî ïðåäàìû òè ßðîïîëêà ïîáhãíè èçú ãðàäà. è ïîñëóøà åãî ßðîïîëêú è áhæà èçú ãðàäà è ïðèøåäú çàòâîðñ# âú ãðàäh Ðîähíh…

À Âîëîäèìèðú âíèäå â Êèåâú è wñhä#õó ßðîïîëêà â Ðîäíh...

2.È ðå÷å Áëóäú ßðîïîëêó вèäèøè ëè êîëêî âîè îó áðàòà òâîåãî íàìú èõú íå áåðåáîðîòè è òâîðè ìèðú ñú áðàòîìú ñâîèìú ëüñò# ïîäú íèìú ñå ðå÷å.

È ðå÷å ßðîïîëê тàêî áóäè

È ïîñëà Áëóäú êî Âîëîäèìèðó ãëàãîë# ßêî ñúáûñ# ìûñëü òâî" ÿêî ïðèâåäó ßðîïîëêà ê ògáh è ïðèñòðîè îóáèòè è

Âîëîäèìåðú æå òî ñëûøàâú âúøåäú âú äâîðú ògðåìüíûè wòåíü... ñhäå òó ñ âîè è ñú äðóæèíîþ ñâîåþ

3.È ðå÷å Áëóäú ßðîïîëêó ïîèäå êú áðàòó ñâîåìó è ðüöè åìó ÷òî ìè íè âäàñi òî "çú ïðèèìó

Ïîèäå æå ßðîïîëêú è ðå åìó Âàð#æüêî íå õîäè êí#æå îóáüþòü ò# ïîáhãúíè â Ïå÷åíhãû è ïðèâåäåøè âî" è íå ïîñëóøà åãî

È ïðèäå ßðîïîëêú êú Âîëîäèìèðó è "êî ïîëhçå âú äâhðè è ïîäú"ñòà è äâà Bàð#ãà ìå÷åìà ïîäú ïàçóñh

Áëóäú æå çàòâîðè äâhðè è íå äàñòü ïî íåìú âíèòè ñâîèìú

È òàêî îóáüåíú áûñòü ßðîïîëêú [65-66].

Во всех трех процитированных фрагментах слова Блуда предваряют действия Ярополка, вслед за которым действуют и его враги. В собственно убийстве Блуд не участвует: он, говоря с Ярополком (анафора «È ðå÷å»), приводит его к убийцам. Повторим, сначала Блуд не совершает никаких активных действий. И большая часть действий Блуда в сказании названы глаголами «льстить» и «речь». Последнее действие Блуда в тексте единственно названное акциональным глаголом «çàòâîðè»: Блуд затворил дверь в помещение, где происходит убийство. Здесь необходимо отметить и образованное лексическим повтором «çàòâîðèòè» кольцо: в начале текста сам Ярополка затворился в Киеве, в его финале князя затворили, чтобы произошло убийство. Выше мы отмечали, что противопоставление закрытого пространства, где находится умирающий князь, противопоставлено открытому, где, в случае убийства, находятся его враги. Символическое значение этого мы также постарались отметить. Интересно, что в сказании об убийстве Ярополка, Блуд сам закрывает дверь за князем, тем самым помещая его в закрытое пространство (в повестях о княжеской смерти мы не увидим этого; добродетельные князья «самостоятельно» оказываются в замкнутом пространстве). Кроме того, автор указывает на цель, с которой действует Блуд, «затворяет» князя: «Áëóäú æå çàòâîðè äâhðè è íå äàñòü ïî íåìú âíèòè ñâîèìú.» [66]. Подобного конкретного объяснения закрытому пространству, где находится князь, в повестях нет. Значение закрытого пространства там исключительно символично. Все это позволяет нам говорить о том, что Ярополк, формально становясь в один ряд с князьями-страстотерпцами, таковым не является. Интересно также и то, что именно Блуд ставит его в этот ряд.

В трех процитированных фрагментах, составляющих сцену убийства Ярополка, любопытными представляются взаимоотношения князя и слуг. Ярополк полностью доверяет Блуду и не слушает Варяжко. Доверие князя Блуду выражено в первом фрагменте, во-первых, конверсивами «ðå÷å (Блуд) – ïîñëóøà (Ярополк)», а во-вторых, повтором глагола «ïîáåãíè (Блудъ) – èçúáåãú». Глагол «ïîáåãíè» употребляется также в третьем фрагменте, коррелирующем со вторым. В нем этот глагол в императиве использует другой слуга Ярополка, Варяжко. Он составляет антитетичную пару с Блудом. Даже на уровне речевой практики эта антитеза проявлена: Варяжко является единственным персонажем, который обращается к князю, называет его «êí#æå». Но призыва слуги бежать к Печенегам Ярополк «не послуша» (здесь: «ðå÷å» (Варяжко) – «íå ïîñëóøà» Ярополк). Тогда Варяжко сам уже после смерти князя «бежал в Печенеги» и, отмечает повествователь, «ìüíîãî âîåâà ñ Ïå÷åíhãû íà Âîëîäèìåðà» [66]. Таким образом, Варяжко как бы заместил своего господина. Ярополк, между тем, оказывается «бездействующим» на протяжении всего сказания и безропотно идет в руки убийцам. И.П. Еремин пишет: «Подобно всем мученикам, он покорно идет на встречу смерти» [Еремин, 1987; 53]. Но Ярополк не сопротивляется, не потому что для него существует идеал мученика, а потому что он обманут. И вновь мы встречаемся с ситуацией, когда одинаковые, казалось бы, черты князя-язычника и князя-христианина, в данном случае объединяющее их «бездействие», по-разному интерпретируются. Борис и Глеб, например, зная о готовящемся убийстве, ничего не предпринимают и идут на смерть именно как мученики. Бездействие князей связано с христианским идеалом, в соответствии с которым князь не причиняет зла своим врагам, а просит Бога их спасти.

В повестях о княжеской смерти князья «говорят». И их речевая практика противопоставлена «молчащим» врагам. Самым же «говорящим» в сказании оказывается Блуд, а речь его приводит к гибели князя. Сначала Блуд вступает в диалог с Владимиром, предлагающим ему перейти на его сторону, затем он начинает разговаривать с Ярополком, который отвечает ему «òàêî áóäè» на предложение обманщика пойти на перемирие с братом. «Òàêî áóäè» – это единственная реплика, произнесенная князем. В повестях о княжеской смерти мы увидим, что речевая практика князей связана с их верой: обязательным в большинстве повестей является произнесение предсмертной молитвы, «исходящей из глубины сердца». В летописном сказании единственный раз лексема «сердце», коррелирующая с лексемой «слово», появляется в первой реплике Блуда, отвечающего Владимиру. Прямо противоположная ситуации в повестях, ситуация в сказании может объясняться, как нам кажется, христианским мировоззрением повестей. Обращенное к Богу, «слово», которое произносят в молитве князья, так сказать, честное. В сказании же о смерти Ярополка «говорение» язычника-Блуда связано с ложью. Сам Ярополк не мог произносить молитв. Между тем молитва в повести о княжеской смерти, во-первых, отличает князя-христианина от «окаянного» врага, а во-вторых, представляет его действительно глубоко верующим (не случайно молитва предваряется авторским замечанием «Âüçäîõíóâú èç ãë­óáèíû ñåðäå÷íû"» [588, например]). Слово, обращенное к Богу, приобретает символическое значение и становится своеобразной характеристикой князя.

Итак, книжник в летописном сказании о гибели Ярополка считает Блуда виновным в гибели князя. Между тем, согласно словарю русского языка 11-17 веков, существительное «блуд» имеет значение «распутство» [66]. И в последних строках текста автор, не обращаясь к Блуду-персонажу, все-таки подчеркивает, что именно «блуд» является причиной бед. Дело в то, что, не давая эксплицитных характеристик князьям – Владимиру и Ярополку, повествователь характеризует Святополка, сына Владимира и его жены, бывшей жены Ярополка, эпитетом «злой». Ранее эпитет «злой» употреблялся по отношению к тем, кто замышляет убийство своего господина и к Блуду, в частности. Но почему же книжник прибегает к использованию этого эпитета по отношению к Святополку? Приведем финальный фрагмент сказания: «Âîëîäèìèðú æå çàëhæå æåíó áðàòüíþ Ãðhêèíþ è áh íåïðàçäíà ^ íå" æå ðîäè Ñâ#òîïîëêà ^ ãðhõîâíàãî áî êîðåíå çëûè ïëîäú áûâàåòü ïîíåæå áûëà áh ìàòåðè åãî ÷åðíèöåþ …Âîëîäèìèðú çàëåæå þ íå ïî áðàêó ïðåëþáîähè÷èùü áûñòü îóáî тhìü æå è ^åöü åãî íå ëþá#øå áh áî ^ äâîþ ^öþ ^ ßðîïîëêà è ^ Âîëîäèìèðà» [66]. Повествователь сам указывает причины, по которым «^ ãðhõîâíàãî áî êîðåíå çëûè ïëîäú áûâàåòú». Итак, мать Святополка была монахиней, а «Âîëîäèìèðú çàëåæå þ íå ïî áðàêó». Повествователь, называя Владимира «ïðåëþáîähè÷èùü», обвиняет его, еще язычника, в распутстве, то есть в блуде. Интересно, что Святополк, «злой плод», станет убийцей Бориса и Глеба, повесть о убиении которых будет первой повестью о княжеских смертях.

Таким образом, в летописном сказании о смерти Ярополка образ княжеского убийцы создан более детально, он ярче в сравнении с образом князя-жертвы. В повестях о княжеской смерти все наоборот. Задача повести подчинена созданию образа идеального князя-христианина, следствием чего является агиографический стиль и панегирический тон повествования. Сказание, действие которого происходит в эпоху языческой Руси, такой цели не преследует. Следствием этого и является то, что некоторые указанные нами общие для сказаний и повестей элементы в повестях переосмысливаются в духе христианского мировоззрения.

1.2. Сказание о смерти Олега Святославича. Сочувствие повествователя Ярополку в сказании о его смерти, помимо прочего, может быть вызвано тем, что Ярополк косвенно виновен в смерти Олега, в которой его упрекает Владимир. Строго фактографическое сказание о гибели Олега Святославича читается в «Повести временных лет» под 977 годом. Олег упал в ров, убегая из некогда своего, а теперь захваченного Ярополком города. Ярополк же, ничего не зная о судьбе брата, отправлял людей на поиски Олега. Увидев его труп, Ярополк явно сожалел о случившемся: «…è ïëàêàñ# è ðå÷å Ñâåíüãåëäó âèæü èæå òû ñåãî õîò#øå» [63]. В отличие от Ярополка, Владимир Святославич, испугавшись брата, именно замышлял его убийство и осуществил его, прибегнув ко лжи.

При разборе сказания об убийстве Ярополка мы отмечали, что все действия, которые, будучи жертвой, совершает Ярополк, являются ответными на действия Владимира. Ярополк здесь оказывается в той же ситуации, что погибший ранее его брат Олег. В сказании о смерти Олега Святославича действия, совершаемые им, либо вызваны действиями Ярополка, либо осуществляются совместно с ним. Именно это не позволяет нам говорить об изображении повествователем Ярополка как абсолютно непричастного к гибели Олега: последнее действие, которое совершает побежденный князь и которое, по сути, привело к его гибели, названо глаголом «ïîáhãúøþ» в ответ на Ярополково «ïîáåäè» («ïîáåäè (здесь и далее в цитатах курсив наш – Т.Р.)ßðîðïîëê Wëãà» – «ïîáhãúøþ æå Wëãîâè … â ãîðîä … Âðó÷èè» [62]). Таким образом, князь-жертва – это опять пассивный герой истории, повествующей о его смерти. Его действия лишены самостоятельности и вынуждаются действиям соперника. Однако очевидно стремление Олега защитить себя и свою землю, предотвратить поражение. Так, первый глагол, изображающий действие Олега, глагол «èçûäå», – тот же глагол, что называет провоцирующее действие Ярополка – «ïîèäå», только с другим префиксом («ïîèäå ßðîïîëê íà Wëãà,.. èçûäå ïðîòèâó åìó Wëåãú» [там же]). Это, с одной стороны, говорит о зависимости Олега от вызванной Ярополком ситуации, но, с другой стороны, свидетельствует и о том, что Олег отвечает своему сопернику его же способом, тем же самым, чего не может быть в повестях о княжеской смерти, где князь смиренно принимает свою участь.

Несмотря на несамостоятельность указанных действий Олега, он сам их совершает, т.е. является субъектом, а в сцене гибели он представлен исключительно объектом действия: «è òhñí#÷¿ñ# äðóãú äðóãà ñïåõíóøà Wëãà ñ ìîñòà» [там же]. Смерть брата для Ярополка – новость, которую ему сообщает древлянин, говоря: «Àçú âèäåõú â÷åðà "êî ñúïåõúíóøà è ñ ìîñòà» [63]. Лексическим повтором «ñïåõíóøà – ñúïåõúíóøà» повествователь подчеркивает положение Олега как объекта действия, неизвестно кем осуществленного, известно лишь, что через мост Олег бежал со своим войском. В сцене гибели Олега Ярополка вообще нет, это единственный фрагмент сказания, где Олег без Ярополка. Более того, если в начале повествования неприятелем Олега выступает его брат, то теперь появляются непосредственные виновник его смерти. Не будучи недругами Олега в собственном смысле слова, они выполняют в сказании функцию княжеских врагов из повестей о убиении того или иного князя: в сказании о гибели Олега возникает свойственная повестям ситуация численного противопоставления виновников гибели князя самому князю (двадцать заговорщиков против Андрея Боголюбского, несколько убийц Бориса Владимировича).

Между прочим, сцена поиска Ярополком своего брата – единственная, где присутствует Ярополк без Олега. Таким образом, эти две сцены, расположенные одна за другой, составляют центр сказания. В двух других эпизодах, в начальной битве братьев и в финальном плаче Ярополка над телом Олега, участвуют оба брата. В состав сцены плача Ярополком над телом брата входит глагол «ïëàêàñ#», выражающий внутреннее переживание героя. Ни одного подобного этому глагола в сказании нет, что эмоционально маркирует сцену плача и отличает ее от других эпизодов сказания.

Итак, мы обратили внимание на отсутствие каких-либо действий Олега в сцене его гибели, характерное для повестей о княжеской смерти. Однако в данном случае это не связано со стремлением повествователя создать образ безропотного христианина, чьим идеалом для подражания оказывается Спаситель. Его перед кончиной цитируют и Борис Владимирович, и Игорь Ольгович, и Андрей Юрьевич. В случае с язычником Олегом сами обстоятельства гибели не позволяют князю им противостоять.