День закончился без новых происшествий. Небольшой шторм, "промочив намжабры", начал затихать. Механик и трое смазчиков после горячей перепалки сВолком Ларсеном были все же распределены по шлюпкам под начало охотников иназначены на вахты на шхуне, для чего их экипировали в разное старье,отыскавшееся на складе. После этого, продолжая протестовать, хотя и не оченьгромко, они спустились в кубрик на баке. Они были уже основательно напуганытем, что им привелось наблюдать, и характер Волка Ларсена становился им вкакой-то мере ясен, а то, что они услышали здесь о капитане от матросов,окончательно отбило у них охоту бунтовать. Мисс Брустер -- имя ее мы узнали от механика -- все еще спала. Заужином я попросил охотников говорить мне, чтобы не потревожить ее. Она вышлаиз своей каюты лишь на следующее утро. Я было распорядился, чтобы ейподавали отдельно, но Волк Ларсен тотчас наложил на это запрет. -- Кто она такая, -- заявил он, -- чтобы гнушаться кают-компанией? Появление нашей пассажирки за столом привело к довольно комичнымрезультатам. Охотники тотчас примолкли, точно воды в рот набрали. ТолькоДжок Хорнер и Смок не проявляли смущения: они украдкой поглядывали напассажирку и даже пытались принять участие в разговоре. Остальные четвероуткнулись в свои тарелки и жевали задумчиво и не торопясь; уши их двигалисьв такт с челюстями, как у животных. Вначале Волк Ларсен говорил мало, разве что отвечал на вопросы. Нельзясказать, чтобы он был смущен, -- отнюдь нет. Но в мисс Брустер он виделженщину нового для него типа, незнакомой ему породы, и его любопытство былозадето. Он внимательно изучал ее -- почти не отрывал глаз от ее лица илиследил за движениями ее рук и плеч. Сам я тоже наблюдал за нею, и хотяразговор, в сущности, поддерживал один я, мне трудно было избавиться отнекоторого чувства робости и растерянности. Волк Ларсен, напротив, держалсясовершенно непринужденно. Он был исполнен такой уверенности в себе, которуюничто не могло поколебать. Женщин он боялся ничуть не больше, чем шторма илидраки. -- Когда же мы будем в Иокогаме? -- спросила она вдруг, повернувшись ккапитану и взглянув ему прямо в глаза. Вопрос был задан без обиняков. Все челюсти сразу перестали жевать, ушиперестали шевелиться, и хотя глаза у всех по-прежнему были устремлены втарелки, каждый ждал ответа с напряженным и жадным вниманием. -- Месяца через четыре, а может, и через три, если сезон окончитсярано, -- ответил Волк Ларсен. Она нервно глотнула и неуверенно проговорила: -- А я считала... мне сказали, что до Иокогамы всего одни сутки пути.Вы... -- Она запнулась, и глаза ее обежали круг ничего не выражавших лиц,склоненных над тарелками. -- Вы не имеете права так поступать, -- закончилаона. -- Этот вопрос вам лучше обсудить с мистером Ван-Вейденом, --промолвил-капитан, насмешливо кивнув в мою сторону. -- Он у нас специалистпо вопросам Права. А я простой моряк и смотрю на дело иначе. Вам, бытьможет, покажется несчастьем то, что вы должны остаться с нами, но для насэто, несомненно, большое счастье. Он, улыбаясь, глядел на нее, и она опустила глаза, но тут же сноваподняла их и с вызовом посмотрела на Меня. Я прочел в ее взгляде немойвопрос: прав ли он? Но я уже заранее решил, что должен для виду заниматьнейтральную позицию, и промолчал. -- Каково ваше мнение? -- спросила она. -- Вам не повезло, особенно если вас ждут сейчас неотложные дела. Нораз вы говорите, что предприняли путешествие в Японию с целью поправитьздоровье, то, смею вас уверить, на борту "Призрака" вы окрепнете как нигде. В ее взгляде вспыхнуло негодование, и на этот раз потупиться пришлосьмне; я чувствовал, что у меня горят щеки. Я вел себя, как трус, но другоговыхода не было. -- Ну, тут мистеру Ван-Вейдену и карты в руки, -- рассмеялся ВолкЛарсен. Я кивнул, а мисс Брустер уже овладела собой и молча ждала, чтопоследует дальше. -- Нельзя сказать, чтобы он стал здоровяком, -- продолжал Волк Ларсен,-- но он изменился к лучшему, поразительно изменился. Посмотрели бы вы нанего, когда он только появился на шхуне. Жалкий, щупленький человечишко --смотреть не на что. Верно, Керфут? Керфут был так захвачен врасплох этим неожиданным обращением к нему,что уронил на пол нож и аромычал в знак согласия что-то маловразумительное. -- Чистка картофеля и мытье посуды пошли ему впрок. Так, что ли,Керфут? Сей достойный муж снова что-то промычал. -- Поглядите на него сейчас. Силачом его, правда, не назовешь, но всеже у него появились мускулы, чего раньше и в помине не было. И теперь ондовольно твердо стоит на ногах. А вначале, поверите ли, совершенно не могобходиться без посторонней помощи. Охотники посмеивались, но сочувственный взгляд девушки вознаградил меняс лихвой за все издевательства Волка Ларсена. По правде говоря, я так давноне встречал ни в ком участия, что теперь оно глубоко тронуло меня, и я сразустал ее добровольным рабом. Но на Волка Ларсена я был зол. Своимиоскорблениями он бросал вызов моему мужскому достоинству, как бы подстрекаяменя доказать, насколько твердо я стою на ногах, -- ведь этим, по егословам, я был обязан ему. -- Возможно, что стоять на ногах я уже научился, -- отпарировал я, -- авот попирать людей ногами -- к этому еще не привык. Он пренебрежительно поглядел на меня. -- Значит, ваше перевоспитание еще далеко не закончено, -- сухо обронилон и повернулся к мисс Брустер: -- Мы здесь на "Призраке" оченьгостеприимны. Мистер Ван-Вейден уже убедился в этом. Мы идем на все, лишь бынаши гости чувствовали себя как дома. Не так ли, мистер Ван-Вейден? -- Даже разрешаете им чистить картофель и мыть посуду, не говоря уже отом, что порой хватаете их за горло в знак особого дружеского расположения. -- Боюсь, что со слов мистера Ван-Вейдена вы можете составить себепревратное представление о нас, -- с притворным беспокойством перебил меняВолк Ларсен. -- Заметьте, мисс Брустер, что он носит на поясе тесак, а это,гм, вещь довольно необычная для помощника капитана. Вообще мистер Ван-Вейденчеловек, достойный всяческого уважения, но иногда он, как бы это сказать,бывает довольно неуживчив, и тогда приходится прибегать к крутым мерам.Впрочем, в спокойные минуты он достаточно рассудителен и справедлив, как,например, сейчас, и, вероятно, не станет отрицать, что лишь вчера грозилубить меня. Я чуть не задохнулся от возмущения, и глаза мои, верно, пылали. Ларсенуказал на меня. -- Вот, посмотрите на него! Он еле сдерживается, даже в вашемприсутствии. Конечно, он не привык к женскому обществу! Придется и мневооружиться, иначе я не рискну выйти вместе с ним на палубу. -- Прискорбно, прискорбно, -- помолчав, пробормотал он, в то время какохотники покатывались со смеху. Осипшие от морского ветра голоса этих людей и раскаты их грубого хохотазвучали зловеще и дико. Да и все кругом было диким. И, глядя на эту женщину,такую далекую и чуждую всем нам, я впервые осознал, насколько сам я сжился сэтой средой. Я успел хорошо узнать этих людей, узнать их мысли и чувства; ястал одним из них, жил их жизнью -- жизнью морских промыслов, питался, каквсе на морских промыслах, и был погружен в те же заботы. И это уже неказалось мне странным, как Не казалась странной эта грубая одежда и грубыелица, дикий смех, ходившие ходуном переборки каюты и раскачивающиеся лампы. Намазывая маслом ломоть хлеба, я случайно остановил взгляд на своихруках. Суставы были ободраны в кровь и воспалены, пальцы распухли, подногтями грязь. Я знал, что оброс густой щетинистой бородой, что рукав моейкуртки лопнул по шву, что у ворота грубой синей рубахи не хватает пуговицы.Тесак, о котором упомянул Волк Ларсен, висел в ножнах у пояса. До сих порэто казалось мне вполне естественным, и только сейчас, взглянув на всеглазами Мод Брустер, я понял, насколько дикий, должно быть, у меня вид -- иу меня и у всех окружающих. Она почувствовала насмешку в словах Волка Ларсена и снова бросила мнесочувственный взгляд. Но я заметил, что она смущена. Ироническое отношениеко мне Волка Ларсена заставило ее еще больше встревожиться за свою судьбу. -- Быть может, меня возьмет на борт какое-нибудь встречное судно? --промолвила она. -- Никаких судов, кроме охотничьих шхун, вы здесь не встретите, --возразил Волк Ларсен. -- Но у меня нет одежды, нет ничего необходимого, -- сказала она. --Вы, верно, забываете, сэр, что я не мужчина и не привыкла к той кочевойжизни, которую, по-видимому, ведете вы и ваши люди. -- Чем скорее вы привыкнете к ней, тем лучше, -- отвечал Волк Ларсен.-- Я дам вам материю, иголку и нитки, -- помолчав, добавил он. -- Надеюсь,для вас не составит слишком большого труда сшить себе одно-два платья. Она криво усмехнулась, давая понять, что не искушена в швейномискусстве. Мне было ясно, что она испугана и сбита с толку, но отчаянностарается не подать виду. -- Надо полагать, вы, вроде нашего мистера ВанВейдена, привыкли, чтобыза вас все делали другие. Думаю все же, что ваше здоровье не пострадает, если вы будете кое-чтоделать для себя сами. Кстати, чем вы зарабатываете на жизнь? Она поглядела на него с нескрываемым изумлением. -- Не в обиду вам будь сказано, но людям ведь надо есть и они должныкак-то добывать себе пропитание. Эти вот бьют котиков, тем и живут, яуправляю своей шхуной, а мистер Ван-Вейден, по крайней мере сейчас, добываетсвой харч, помогая мне. А вы чем занимаетесь? Она пожала плечами. -- Вы сами кормите себя? Или это делает за вас кто-то другой? -- Боюсь, что большую часть жизни меня кормили другие, -- засмеяласьона, мужественно стараясь попасть ему в тон, но я видел, как в ее глазах,которые она не сводила с него, растет страх. -- Верно, и постель вам стлали другие? -- Мне случалось и самой делать это. -- Часто? Она покачала головой с шутливым раскаянием. -- А вы знаете, как поступают в Соединенных Штатах с бедняками,которые, подобно вам, не зарабатывают себе на хлеб? -- Я очень невежественная, -- жалобно проговорила она. -- Что же тамделают с такими, как я? -- Сажают в тюрьму. Их преступление заключается в том, что они незарабатывают на пропитание, и это называется бродяжничеством. Будь ямистером ВанВейденом, который вечно рассуждает о том, что справедливо и чтонет, я бы спросил вас: по какому праву вы живете на свете, если вы неделаете ничего, чтобы оправдать свое существование? -- Но вы не мистер Ван-Вейден, и я не обязана отвечать вам, не так ли? Она насмешливо улыбнулась, хотя в глазах у нее по-прежнему стоял страх,и у меня сжалось сердце -- так это было трогательно. Я чувствовал, чтодолжен вмешаться и направить разговор в другое русло. -- Заработали вы хоть доллар собственным трудом? -- тономторжествующего обличителя спросил капитан, заранее уверенный в ее ответе. -- Да, заработала, -- отвечала она не спеша, и я чуть не расхохотался,увидев, как вытянулось лицо Волка Ларсена. -- Помнится, когда я была совсеммаленькой, отец дал мне доллар за то, что я целых пять минут просиделасмирно. Он снисходительно улыбнулся. -- Но это было давно, -- продолжала она, -- и навряд ли вы станететребовать, чтобы девятилетняя девочка зарабатывала себе на хлеб. И, немного помедлив, она добавила: -- А сейчас я зарабатываю около тысячи восьмисот долларов в год. Все, как по команде, оторвали глаза от тарелок и уставились на нее. Наженщину, зарабатывающую тысячу восемьсот долларов в год, стоило посмотреть!Волк Ларсен не скрывал своего восхищения. -- Это жалованье или сдельно? -- спросил он. -- Сдельно, -- тотчас ответила она. -- Тысяча восемьсот. Полтораста долларов в месяц, -- подсчитал он. --Ну что ж, мисс Брустер, у нас здесь на "Призраке" широкий размах. Считайтесебя на жалованье все время, пока вы остаетесь с нами. Она ничего не ответила. Неожиданные выверты этого человека были для неееще внове, и она не знала, как к ним отнестись. -- Я забыл спросить о вашей профессии, -- вкрадчиво продолжал он. --Какие предметы вы изготовляете? Какие вам потребуются материалы иинструменты? -- Бумага и чернила, -- рассмеялась она. -- Ну и, разумеется, пишущаямашинка! -- Так вы -- Мод Брустер! -- медленно и уверенно проговорил я, словнообвиняя ее в преступлении. Она с любопытством взглянула на меня. -- Почему вы так думаете? -- Ведь я не ошибся? -- настаивал я. Она кивнула. Теперь уже Волк Ларсен был озадачен. Это магическое имяничего не говорило ему. Я же гордился тем, что мне оно говорило очень много,и впервые за время этой томительной беседы почувствовал свое превосходство. -- Помнится, мне как-то пришлось писать рецензию на маленький томик...-- начал я небрежно, но она перебила меня. -- Вы? -- воскликнула она. -- Так вы... Она смотрела на меня во все глаза. Я кивком подтвердил ее догадку. -- Хэмфри Ван-Вейден! -- закончила она со вздохом облегчения и, бросивневольный взгляд в сторону Волка Ларсена, воскликнула: -- Как я рада!.. Ощутив некоторую неловкость, когда эти слова сорвались у нее с губ, онапоспешила добавить: -- Я помню эту чересчур лестную для меня рецензию... -- Вы не правы, -- галантно возразил я. -- Говоря так, вы сводите нанет мою беспристрастную оценку и ставите под сомнение мои критерии. А ведьвсе наши критики были согласны со мной. Разве Лэнг не отнес ваш "Вынужденныйпоцелуй" к числу четырех лучших английских сонетов, вышедших из-под пераженщины? -- Но вы сами при этом назвали меня американской миссис Мейнелл! [12] -- А разве это неверно? -- Не в том дело, -- ответила она. -- Просто мне было обидно. -- Неизвестное измеримо только через известное, -- пояснил я внаилучшей академической манере. -- Я, как критик, обязан был тогдаопределить ваше место в литературе. А теперь вы сами стали мерой вещей. Семьваших томиков стоят у меня на полке, а рядом с ними две книги потолще --очерки, о которых я, если позволите, скажу, что они не уступают вашимстихам, причем я, пожалуй, не возьмусь определить, для каких вашихпроизведений это сопоставление более лестно. Недалеко то время, когда вАнглии появится никому не известная поэтесса и критики назовут ее английскойМод Брустер. -- Вы, право, слишком любезны, -- мягко проговорила она, и самаусловность этого оборота и манера, с которой она произнесла эти слова,пробудили во мне множество ассоциаций, связанных с моей прежней жизньюдалеко, далеко отсюда. Я был глубоко взволнован. И в этом волнении была нетолько сладость воспоминаний, но и внезапная острая тоска по дому. -- Итак, вы -- Мод Брустер! -- торжественно произнес я, глядя на неечерез стол. -- Итак, вы -- Хэмфри Ван-Вейден! -- отозвалась она, глядя на менястоль же торжественно и с уважением. -- Как все это странно! Ничего непонимаю. Может быть, надо ожидать, что из-под вашего трезвого пера выйдеткакая-нибудь безудержно романтическая морская история? -- О нет, уверяю вас, я здесь не занимаюсь собиранием материала, --отвечал я. -- У меня нет ни способностей, ни склонности к беллетристике. -- Скажите, почему вы погребли себя в Калифорнии? -- спросила она,помолчав. -- Это, право, нелюбезно с вашей стороны. Вас, нашего второго"наставника американской литературы", почти не было видно у нас на Востоке. Я ответил на ее комплимент поклоном, но тут же возразил: -- Тем не менее я однажды чуть не встретился с вами в Филадельфии. Тамотмечали какой-то юбилей Браунинга, и вы выступали с докладом. Но мой поездопоздал на четыре часа. Мы так увлеклись, что совсем забыли окружающее, забыли о Волке Ларсене,безмолвно внимавшем нашей беседе. Охотники поднялись из-за стола и ушли напалубу, а мы все сидели и разговаривали. Один Волк Ларсен остался с нами.Внезапно я снова ощутил его присутствие: откинувшись на стуле, он слюбопытством прислушивался к чужому языку неведомого ему мира. Я оборвал незаконченную фразу на полуслове. Настоящее, со всеми егоопасностями и тревогами, грозно встало предо мной. Мисс Брустер, видимо,почувствовала то же, что и я: она взглянула на Волка Ларсена, и я сновапрочел затаенный ужас в ее глазах. Ларсен встал и деланно рассмеялся. Смехего звучал холодно и безжизненно. -- О, не обращайте на меня внимания! -- сказал он, с притворнымсамоуничижением махнув рукой. -- Я в счет не иду. Продолжайте, продолжайте,прошу вас! Но поток нашего красноречия сразу иссяк, и мы тоже натянуто рассмеялисьи встали из-за стола.
